Очерки прошедших лет - [74]

— Ну, коммунизм невозможен, — стоял на своем Шостакович. — Ну Бог с ним, с Пикассо, не хочу о нем больше. — Он постепенно остывал.

К столу вышла мадам. Ужасно неинтересная. Что-то лошадиное. Очень старается потрафить ему, детям, гостям, усвоить стиль. Но, бог мой, как пресна, а пожалуй, и неприятна, после Нины! Да и вообще!..

Брак этот был недолговечным.

Вот еще несколько разрозненных записей и воспоминаний.

28 мая 58. Хоть и поздно, но все-таки радостно. Звонил Дмитрий Дмитриевич:

— Флора, вы уже читали?

Это было постановление «Об исправлении ошибок в оценке», короче, о постановлении ЦК 1948 года. Рассказал об Италии, Франции, прошедших концертах. Ему дали орден какого-то командора. Говорили, что хорошо бы встретиться, но он вскоре собирается в Англию, получать почетного доктора музыки Оксфордского университета.

Декабрь 62 г. «Екатерина Измайлова», бывшая «Леди Макбет», восстановлена! Ура! Собираемся пойти. Д. Д. сказал, что кое-что изменил, а главное, написал еще антракты. Считает, что получилось более непрерывное (сквозное) действие. Очень радуется восстановлению постановки. Рассказал о фестивале его музыки в Эдинбурге, он был очень интересный, но чрезвычайно насыщенный и утомительный: «Я буквально валился с ног. Утром репетиция, вечером исполнение. Большая радость — знакомство с Бриттеном. Замечательный композитор и исключительный человек. Культура, знание и любовь к музыке. Прекрасно знает и любит все, что я написал. Сам играет на всех инструментах… Если б не расстояние, язык (все-таки), мы бы дружили, я чувствую».

«31 декабря 61 г. Завтра Новый год. Вчера были на Четвертой симфонии. Пригласил Д. Д. Мы слышали ее в первый раз. Впечатление потрясающее. По-моему, такой стремительности, движения, контрастов, смены ритмов и красок, нежности и остроты теперь уже в сочинениях Д. Д. нет. Невольно думаешь, каков был бы его путь, каким он был бы композитором, если бы не „постановления“, которые корежили его живую душу. И, конечно, творчество. Думается, и он другим был бы».

Вспоминаю, как Д. Д. рассказывал, что репетиции Четвертой начались уже после «сумбура». Настроение не только у Д. Д., но и у музыкантов было подавленное. Немецкий дирижер (не могу вспомнить фамилию) начал репетировать, не изучив партитуру. Музыка была новая, сложная. Оркестр играл вяло, плохо… «Что-что?» — спрашивал дирижер, стуча палочкой по пюпитру. Так продолжалось некоторое время, исполнение становилось все хуже. Д. Д. сидел в зале, безумно нервничал, весь сжался от негодования, что дирижер не подготовился к такой серьезной работе, и от бессилия, и от невозможности повлиять на происходившее. Дирижер ничего не спрашивал, только брезгливо переворачивал страницы партитуры…

Шостакович понял, что исполнение симфонии может привести к дальнейшему развороту кампании против него. Он подошел к дирижеру: «Я чувствую, мне надо еще поработать над симфонией». — «Яа, Яа», — обрадовался дирижер, и Д. Д. забрал свое любимое детище…

Сейчас успех симфонии был громадным. Д. Д. ее не трогал, не исправлял, ее исключительная зрелость и законченность были видны в каждой ноте.

Этот период — Четвертой симфонии и «Леди Макбет» — был апогеем творчества Шостаковича.

Мы немного поговорили. Д. Д. рассказал, что очень хорошо прошел в Ленинграде фестиваль его произведений.

— Все спрашивали лишний билетик. Я же не звезда эстрады; это было так радостно — любовь к музыке. Много было молодой публики.

Забыла: весной слушали «Сатиры» на слова Саши Черного. Отлично помню, как Д. Д. давно, в Куйбышеве, читал: «Наши дети лезли в клети, повторяя в грозный час… Наши дети будут жить получше нас».

В 1963 (или 1964) году во время гастролей во Франции у Дмитрия Дмитриевича отнимается рука. Болезнь эта не оставляет его до конца жизни, хотя лечение в Кургане, у профессора Илизарова, через полгода частично восстанавливает подвижность руки.

Последний разговор с Дмитрием Дмитриевичем произошел в Доме творчества в Рузе в 1970 или 1971 году. Он уже вернулся от Илизарова, который здорово помог в восстановлении руки. Шостакович даже пробует играть, но очень устает. Ирина Антоновна (его жена — в своем третьем браке Д. Д. был счастлив) ушла в кино. Дмитрий Дмитриевич казался подавленным. Однако с большой гордостью он говорил об успехах Максима, о том, что тот хорошо дирижирует, исполняет его симфонии, о его удачных заграничных гастролях.

— Но жить там всегда Максим не хочет… Как бы Нина им гордилась!..

Говорили о Четырнадцатой симфонии. О трагедии каждого из авторов стихов:

— Я еще не готов умирать, — сказал Дмитрий Дмитриевич. — Мне еще много надо написать. Я здесь (в Рузе) жить не люблю. Я люблю работать и жить дома, в Жуковке. Но Ирина Антоновна устала за мной ухаживать, ей нужен отдых. Здесь же ни о чем заботиться не надо. Правда, много лишних разговоров при неминуемых встречах с коллегами.

Вспомнили встречу Нового 1948 года:

— Да, лихое было время. Сейчас полегче, но как корежили они всех нас… Вы спрашиваете, был бы я другим, если б не «партийное руководство»? Был бы, наверное. Наверное, сильней шла бы линия от Четвертой симфонии, больше было остроты, яркости, сарказма, больше обнаженности, меньше камуфляжа и просто музыки, — говорил Дмитрий Дмитриевич. — Я не стыжусь того, что написал. Я люблю все свои произведения: «дитя, хоть криво, отцу-матери мило», но, наверное, путь был бы другим. Кроме того, столько киномузыки! Она неплохая. И давала возможность жить мне и моей семье безбедно. Но сколько она забрала сил и времени!.. Я ведь написал музыку к тридцати фильмам. Вполне хорошую музыку. Это с Козинцевым, Арнштамом. Эти режиссеры понимают, что музыка в кино — не для сопровождения, а для раскрытия сути, идеи фильма.