Очерки прошедших лет - [60]

Щемящее воспоминание: начало улицы Горького, у входа в бывший театр Мейерхольда стоит грузовик, а на нем навалом голубые с белым креслица из «Дамы с камелиями»… Мейерхольд арестован, Зинаида Райх, его жена, актриса театра, — убита в квартире при таинственных обстоятельствах.

Мы уже знаем, что это значит — разносная редакционная статья в «Правде». Ходят слухи, что ее санкционировал сам Сталин. Он посетил спектакль, сидел в ложе над оркестром и ушел после первого акта разъяренный. Мы опасаемся и ждем ареста Шостаковича… Но время идет, и ничего такого не слышно. Напротив, на экраны выходит фильм «Подруги» с его музыкой.

Позднее Дмитрий Дмитриевич острил: «В то время меня кормили сперва „Подруги“, а потом „Друзья“» (это были фильмы тех времен). Значит, жив! И вдруг до нас доходит новость: Шостакович написал Пятую симфонию. Ее с триумфом исполняет оркестр Мравинского в Ленинграде. И хвалебная, восторженная рецензия в той же «Правде». Симфонию оценивают как отражение нашей великой эпохи, ее борьбы и побед. Значит — милостиво прощен!

И вот январь 1938 года. Первое исполнение симфонии в Москве. Дирижирует Гаук. Я была на первом исполнении. Музыка потрясла. Это была музыка нашего поколения, наша музыка. Шостаковича — я видела его впервые — многократно вызывали. Он выходил, смущенно раскланивался, как-то неуклюже взмахивал руками, обращаясь к оркестру, обнимал вальяжного Гаука.

Этот концерт много значил и в моей личной судьбе: в фойе Большого зала консерватории я встретила Мишу Литвинова, которого до этого видела на лекциях в университете. Миша шел с красивой седой дамой и стройной девушкой. Все трое были похожи друг на друга и оживленно говорили по-английски. Встретившись со мной, Миша поздоровался. На следующий день, столкнувшись возле аудитории, он спросил: «А сегодня вы будете на Пятой?» «Конечно», — ответила я. После концерта Миша проводил меня…

Мы поженились в мае 1939 года. В 1940-м у нас родился сын Павел.

Еще одно воспоминание, связанное с Шостаковичем. Мишин отец Максим Максимович Литвинов был народным комиссаром по иностранным делам до мая 1939 года. Однажды он рассказал Мише, что Шостакович был у него как у депутата Верховного Совета СССР от Ленинграда — просил помочь мужу сестры, известному физику Фредериксу, который был арестован и находился в крайне тяжелых условиях в одном из лагерей на Крайнем Севере. Максим Максимович сокрушенно посетовал: «Конечно, я попытаюсь что-нибудь выяснить, но помочь не в моих силах».

1940 год. Осень. В Политехническом музее исполняется недавно законченный Шостаковичем квинтет. Мы с Мишей рвемся в зал. Толпа. Народ с билетами и без. Как всегда в день первого исполнения, царит обстановка приподнятости и торжественности. И вдруг видим: через толпу пробивается сам Шостакович. Он совсем близко от нас. Рядом с ним женщина с блестящими светлыми волосами. Люди расступаются. Все смотрят на них…

Успех квинтета был огромным. Играли прекрасные музыканты, Бетховенский квартет — Борисовский, братья Ширинские, Цыганов, партию фортепьяно исполнял сам Шостакович.

1941 год. Война. В нашей семье большие перемены. После двухлетней опалы Максима Максимовича, смещенного со своего поста, как я уже говорила, в мае 1939 года, перед заключением Пакта с Германией о ненападении, вызвали в Кремль и предложили работать…

Летом Миша и я вместе с другими студентами университета рыли окопы под Смоленском. Но немецкие войска стремительно наступали, и мы, катясь к востоку, вернулись в Москву. Часть студентов и среди них наши друзья Рома X., Абрам Ж., Володя Ш. ушли в ополчение. Еще летом Мишина мама Айви Вальтеровна эвакуировалась с нашим годовалым сыном Павликом в Куйбышев. Туда переехали некоторые правительственные учреждения. Фронт неудержимо движется к Москве. Мишу вместе с другими студентами-математиками и физиками отправляют в Свердловск для ускоренного прохождения курса в Военно-воздушной академии. К середине октября немецкие армии у окраин Москвы. 14 октября 1941 года в разгар паники, охватившей столицу, Максим Максимович отправляет меня с Павликом и Мишину сестру Таню в Куйбышев. Едем в тревожно-мрачном настроении: мы хотели остаться в Москве, участвовать в ее обороне. Трагизм происходившего мы полностью не осознавали. Было ощущение дурного сна, а не реальной опасности. Мы не взяли с собой даже зимних пальто… Меня провожала мама. Она привезла на вокзал чемодан с вещами для Павлика. Там лежали пижамки, рубашки, штанишки, сшитые ею на вырост, три пары ботиночек разных размеров. «Ты не знаешь, что такое война, — говорила мама. — Скоро все исчезнет, не будет ничего. В Гражданскую войну не было ни соли, ни спичек, не говоря уже о хлебе».

Вскоре в Куйбышев приехал и Максим Максимович. Мы все разместились в трехкомнатной квартире. Для семьи непривычно, но по условиям войны — роскошно. Все дома в центре города были освобождены. В них разместились правительственные учреждения и эвакуированные. Наш дом располагался напротив театра. Неподалеку, на высоком берегу Волги, городской сад (бывший Купеческий). Жизнь непонятная — без Миши, без университета, в постоянном тревожном ожидании сводок Информбюро, новостей с фронта, которые не радовали. Я чувствовала себя растерянной. Единственным близким и организующим существом был Павлик, который начал ходить и говорить. Мы много с ним гуляли. Вести и письма с фронта приходили нерегулярно. Появлялись и исчезали люди. Большинство ожидали скорого конца войны и нашей победы. Воспитанные на высказываниях Сталина вроде: «Войны мы не хотим, но ни одной пяди своей земли не отдадим никому», мы были уверены в несокрушимости нашей военной мощи. Однако Максим Максимович был не столь оптимистичен. Он считал, что война будет долгой и изнурительной, что возможен откат наших войск за Урал.