Очерки прошедших лет - [46]

Занятия в студии полностью меня захватили. Мы не только разыгрывали этюды на заданную тему или придумывали их сами, но и ставили сцены из Мольера, кажется, сцены с врачами из «Мнимого больного». Под влиянием конструктивистских идей Мейерхольда Сергей Владимирович заказал фанерные кубы разной величины, которые изображали все необходимые в спектакле декорации. Мы поставили пьесу, посвященную Парижской коммуне. Она родилась из наших этюдов, постепенно выросших в целый спектакль. Конечно, интрига развивалась в духе тех времен. Там были и Гаврош, и Козетта (влияние Гюго), была храбрая девушка-коммунарка Марион и ее возлюбленный солдат (ее героизм и его предательство). Марион играла Рая, очень красивая девочка. Я была счастлива ролью Гавроша. Никаких серьезных девичьих примет у меня не обнаруживалось, и я с восторгом вернулась к роли задорного героического мальчика. Баррикады были из кубов. И комната в мансарде. Были и французские песенки — бержереты. По ходу спектакля я исполняла их за сценой. «Зачем к колодцу ты ходила, скажи Марион, и с кем-то долго говорила». Эта песенка и являлась ключевой в предательстве. Спектакль был романтичен и революционен, мы играли его много раз с большим успехом. Я была счастлива.

А затем С. В. задумал нечто грандиозное. Поставить «Евгения Онегина» как живой теневой театр. Тени (артисты) двигались, отраженные на большом экране, стоявшем перед сценой. Яркий свет освещал действующих лиц сзади. На экране мы играли сцены — живые картинки, как бы иллюстрируя читаемые на просцениуме строфы из «Евгения Онегина». Это было очень выразительно. Тени двигались вдоль сцены, увеличивались, уменьшались, расплывались в зависимости от положения по отношению к источнику света. Кружились в танцах. Картинки эти напоминали черно-белые силуэты иллюстрации Н.В. Кузьмина.

Особенно выразителен был Онегин — красивый стройный мальчик, с которым я очень любила танцевать. Уж очень хорошо он смотрелся в коляске, запряженной лошадью. Весь реквизит мы вырезали из картона. Удались сцены бала, дуэли, в саду Лариных. Помню, что в картинах, относящихся к юности Онегина, я изображала Истомину!

Надо сказать, что Сергей Владимирович выбрал для спектакля не самые известные отрывки. Начало — детство и юность Евгения. Потом описание его характера и времяпрепровождение дворянской молодежи в Петербурге. Деревня — дом Лариных, сатирические описания деревенской жизни, портретов соседей. Однако сцена дуэли была особенно выразительной в теневом виде. Надо сказать, что на роли Онегина и Ленского были очень удачно подобраны мальчики, в теневом варианте отчетливо высвечивались детали их костюмов. Онегин «вырастал» и убивал уменьшавшегося Ленского. Это подчеркивало безнравственность Онегина.

Особенно большую роль играла музыка в нашей постановке «Евгения Онегина». Здесь надо сказать о сестре Сергея Владимировича Наталье Владимировне Бонди. Она была пианисткой и вместе с С. В. подбирала музыку к нашим спектаклям. Внешне они с С. В. были похожи. В заключительном этапе работы над спектаклем принял участие муж Н. В., пушкинист Сергей Михайлович Бонди. О нем я еще напишу. Наш теневой «Евгений Онегин» мы играли несколько раз.

Однако жизнь моя в студии складывалась не очень удачно, что и привело к уходу из нее. Вначале и я, и С. В., памятуя о моих детских театральных успехах, были уверены, что я и дальше буду играть талантливо, но после некоторого успеха Гавроша нам обоим стало ясно: детская непосредственность ушла. Я превратилась в напряженного подростка, мучимого ужасной смесью самомнения и самоуничижения. Я была закомплексованная, некрасивая, но с грузом бывшей славы. Иногда в этюдах прежняя непосредственность проглядывала, но чаще речь моя звучала натужно, неестественно. Да и картавость мешала мне публично читать стихи. Короче, через какое-то время я осознала, что мне в студии ничего не светит. Смириться с этим было нелегко. К тому же я не могла не видеть одаренности некоторых других ребят. Помню жгучую зависть и ревность к успеху двух по-разному способных девочек. Одна, Рая, живая, кокетливая, прекрасно двигалась и танцевала, хорошо читала онегинские строфы. Другая, Тамара, была хороша истинно русской красотой и обладала глубоким голосом, удивительно естественно вела себя на сцене. Я признавала их одаренность и завидовала. В самый последний год моего пребывания в студии к нам пришел очень одаренный мальчик, ставший впоследствии известным артистом. Его талант был столь очевиден, что мое решение уйти из студии стало окончательным.

Был у меня короткий период участия в школе танца Алексеевой. Из многих пришедших на конкурс приняли только меня. Я была гибка и пластична. Однажды я даже участвовала в выступлении в Колонном зале Дома союзов. Однако обучение танцевальным па, ежедневный труд у балетного станка мне не нравились. Так что и оттуда я тоже сбежала. Бродить по Москве, болтать с Милой и Илюшей, читать стихи, моя первая любовь — вот что меня увлекало.

Сергей Михайлович Бонди

Сергей Михайлович, как я уже писала, появился в студии, когда мы ставили «Евгения Онегина». В тот период Пушкин был «наше все»: мы непрерывно читали его стихи, много говорили о нем и о его друзьях-поэтах — о Баратынском, Дельвиге, Рылееве, Вяземском, Кюхельбекере. Витала тема декабристов. Часто во время репетиций или после С. М. и С. В. беседовали с нами: читали стихи, рассказывали о событиях из жизни Пушкина и его современников. Конечно, декабристы были герои, а царь — подлец. Идея «декабристы, не будите Герцена» показалась бы нам тогда кощунственной. Что поражало в С. М. — ощущение его сопричастности к той эпохе.