Очерки прошедших лет - [44]

Незадолго до отъезда я решила еще раз пойти в дом Толстого одна. Никого в вестибюле не оказалось, и я свободно прошла на второй этаж. Зашла в гостиную и остановилась: что-то было незнакомое в расположении мебели. Почему-то стояла ширма. И вдруг за ширмой я услышала шорох и покашливание. Шелестела газета. Я замерла в испуге. Из-за ширмы вышел старый человек с толстовской бородой, одетый, как и он, в белую холстяную рубаху. Он был похож на Толстого, но не совсем. Он ласково спросил меня, зачем я пришла. Я сказала, что мы уезжаем и хотелось еще раз посмотреть музей. Это оказался сын Льва Николаевича, Сергей Львович. Он приехал на некоторое время и вполне патриархально жил в отцовском доме. Сергей Львович поговорил со мной и показал какую-то свою книжку, кажется, сказки. Встреча эта меня поразила — я воочию увидела сына Толстого! Оказывается, вся эта совершенно иная жизнь была не так давно!

Еще одно воспоминание ярко светит мне и по сию пору. Мы уезжаем, идем на станцию, и я оглядываюсь. На повороте дороги стоит одинокая береза. Мы идем дальше, а я все вглядываюсь в нее, желая запомнить, и кажется, будто дерево это что-то говорит мне. И вроде бы я смогу что-то понять, если еще взгляну, но мы идем дальше, дорога поворачивает, и дерево исчезает. Эту березу и еще, может быть, несколько других деревьев я запомнила навсегда.

Наташа Ш.

Еще помню яснополянским летом возникла дружба с Наташей Ш. Эта девочка, самая умная в нашем классе, тоже была страстной читательницей. Я любила ходить к ней. Помню, как в их по тем временам большой квартире сидит она на полу, а на незастеленной кровати — книга. Бабушка негодует. А Наташа продолжает читать.

Жили они во дворе туберкулезного диспансера, которым заведовал Наташин отец. Парк санатория спускался к Яузскому бульвару. Туда ходить не разрешали, там лежали больные с открытой легочной формой туберкулеза. Но мы, конечно, ходили. Там даже росли ландыши! В Ясной Поляне мы подружились с Наташей на почве книг — мы говорили и говорили о прочитанном, и настороженность моя таяла.

Вообще я постоянно чувствовала, что меня не принимают в некий круг избранных девочек, и от этого становилась все ершистее, всячески показывала, что не очень-то в их дружбе нуждаюсь. На самом деле я очень хотела дружить с Наташей. Ее мама ко мне относилась неплохо, не обращая внимания на неблагожелательное мнение обо мне других мам.

Однажды, когда мы встретились совсем взрослыми, Наташа спросила: «А почему ты не хотела дружить со мной? Мне с тобой было так интересно». Ах, как жаль, что дружба эта не состоялась!

Мила Б. и погружение в стихи

В ранние годы близкой моей подругой была Мила М. О ней и ее семье я писала раньше. Без лишних сантиментов Милина мама помогала мне во всем, а главное, была основным поставщиком книг. Однако во второй ступени школы наша дружба с Милой как-то незаметно ослабела. Она любила только детские книги и была равнодушна к поэзии, а я все больше тянулась к интересным, начитанным девочкам.

В шестом классе я сблизилась с Милой Б. Она была черноглазой, смуглой, несколько сутуловатой, плотной и не любила спорт. Но зато она страстно любила книги, стихи и театр. Мы садились с ней на заднюю парту и принимались шелестеть страницами сборников стихов. Пришло время Маяковского. Мы были им потрясены. Я знала наизусть и «Облако в штанах», и «Флейту-позвоночник», и другие его ранние произведения. Его бунт как-то соответствовал возникшему к этому времени в моей душе протесту. Маяковский привел к Хлебникову. Где-то мы достали серые томики с его автографом на обложке и пытались вникнуть в эту поэтическую заумь. Ну конечно, такие стихи, как «О, засмейтесь, смехачи», и некоторые другие мы тоже знали наизусть. К седьмому классу дошли и до Пастернака. Разгадывать его сложные стихи было захватывающе интересно. Его поэзия живет со мной до сих пор.

В те времена не попались нам ни Мандельштам, ни Цветаева, хотя я прочитала стихотворение Цветаевой «Попытка ревности» и была потрясена ее страстностью. Помню, я держала в руках сборник Мандельштама «Камень», но тогда мы не поняли его стихов. Вообще и проза и стихи — все было в большой мере случайно. Даже в библиотеке я не искала что-либо целенаправленно, а поддавалась воле случая.

Что я ценила в Миле и даже немного переняла — это ее умение работать и учиться. Так было и в театральной студии: она не обладала ни особыми актерскими способностями, ни яркой внешностью, но постоянно трудилась, репетировала и добивалась успеха, особенно в характерных ролях. Мила очень любила театр, и мы много посмотрели с ней спектаклей в разных театрах.

И еще одно воспоминание относится к Миле. В младших классах она очень любила рассказывать страшные истории про вурдалаков, утопленников и прочую нечисть. Я уже писала, что я в детстве была обуяна страхами, боялась оставаться одна, не могла заснуть по ночам. Когда мы подружились с Милой, я призналась ей в моих страхах и просила не рассказывать в лагере, куда мы собирались, страшные сказки и истории.

Накануне отъезда в лагерь Мила пришла ко мне переночевать, чтобы завтра вместе ехать в лагерь. Мама положила нас в одну постель. Неожиданно Мила стала меня страстно целовать, обнимать, ласкать. Почему-то эти страстные ласки меня смущали и тревожили. Я не помню никакого возбуждения, думаю, потому, что все чувственное у меня было связано с мужским полом, но какое-то смущение я помню очень четко. В Миле ощущалась чувственность, вероятно, ее ласки тоже были проявлением ее скорее всего неосознанного влечения. Я замечала ее страстные взгляды. Ее любовь ко мне сопровождалась ужасной ревностью. Помню, что смущали меня и усики над ее губой.