Очерки прошедших лет - [12]

Снимается кино

Мы с Милой спускаемся, как обычно, вниз по бульвару — в детский сад. Торопимся — опаздываем. Бежим, подпрыгивая. И вдруг на фоне монастырской стены — белые всадники в зеленых с красным мундирах размахивают саблями. А навстречу им наши — красные, тоже верхом, атакуют. Кто в старом солдатском, кто как. Нам и страшно и интересно. Может, правда бой, но оказывается, это снимают кино. Человек с рупором кричит: «Назад», и всадники разъезжаются. Здесь мы видим и киноаппарат на треноге, человек крутит ручку. Мы бежим в сад — рассказать об увиденном. Но где-то сохранилась память о страхе — а вдруг и вправду война?

Я читаю

Ранняя весна. Летом мне будет пять или шесть лет. Я ужасно хочу научиться читать. Взрослым некогда читать мне вслух, а я ужасно люблю сказки. Мама, Зина показывают и рисуют мне буквы. Да я их все знаю наизусть. Но написанные, напечатанные слова я могу прочесть только знакомые — мама, дом — не по буквам, а просто по памяти.

И вот однажды мы с Милой идем утром в детский сад. Я, как всегда, смотрю на вывески, вижу буквы и вдруг — о, чудо! — буквы соединились в слово, большое слово — БУЛОЧНАЯ, и я как безумная бегу по переулку и читаю все подряд — «МЯСО», «ГАЛАНТЕРЕЯ», «КООПЕРАТИВ». Объявления, афиши. Я такая счастливая, прыгаю от нескончаемой радости — «я могу читать». Я бросаю Милину руку (нам велят ходить за руку), я пьяна от счастья. Мы прибегаем в сад, я бросаюсь к Серафиме Григорьевне: «Я умею, я научилась читать!» Кажется, я первая в группе научилась, поэтому я переполнена гордостью и тщеславием. Серафима Григорьевна немного успокаивает меня и говорит: «Ты умница. Вот возьми книжку и прочтешь всем детям. А сейчас мойте руки и пойдем завтракать». Я беру книгу и читаю: «Три медведя». Я знаю ее наизусть. Я прошу дать мне незнакомую книгу! Серафима Григорьевна, по-видимому, понимает мое состояние, гладит меня по голове, обещает поискать. Но ей надо помочь нам раздеться, помыть, накормить. Ей некогда. Потом я ей почитала, конечно. Она радовалась каждому нашему успеху. Но что я помню уверенно — с этой поры совершенно изменилось все.

В мою жизнь навсегда вошла книга. Задача была одна — достать книгу. Я выпрашивала, мне давали. Потом, уже в школе, я записалась в библиотеку. Самое счастливое состояние было, когда кроме книги, которую я читала, дома лежала одна или две, еще не читанные. Я бежала домой с острым чувством ожидаемого счастья. Пожалуй, и сейчас еще сохранилось чувство радости, когда дома ждет интересная книга, особенно если это длинный роман.

Какое это блаженство! Читать, не помня о несделанных уроках, о невымытой посуде, о недовольстве мамы. Так как все книги были чужие, то я привыкла с ними очень бережно обращаться. Заворачивала в бумагу, никогда не перегибала, не пачкала их. Это отношение осталось у меня на всю жизнь. Хохловский переулок с детским садом — нежнейшее мое воспоминание. Мальчикам, в которых я позже влюблялась, с кем бродила по московским улицам, я показывала наш садик и окошко, около которого стояла моя кроватка. Совсем взрослой, даже старой я опять пошла туда, с путеводителем. Я узнала, что в доме напротив был знаменитый архив, где работал Н.М. Карамзин, когда писал свою «Историю государства Российского». Пушкин тоже там бывал. И родилось у меня стихотворение:

В Хохловском переулке

Вот оно мое окошко,

Детский сад.

Монастырь стоит стеною,

Дети спят.

И беззвучно

Я губами шевелю,

Потому что сочиняю

И люблю.

В полудреме происходят Чудеса,

Надо мною — серые глаза,

Легкий дым волос

Над головой,

Легкая рука

Несет покой.

Страсть — обнять, заплакать,

Страх сказать.

«Тише, детка, спи».

Как дрожь унять?

Царицыно

К нам через день приезжает молочница Луша. Она приезжает в наш дом с двумя бидонами молока. Иногда она приезжает на подводе, запряженной лошадкой, а иногда и на поезде, а затем идет пешком с Курского вокзала. Мне неуютно, что ей так тяжело разносить молоко по этажам. Молоко очень вкусное, и мама рада, что я охотно его пью, особенно с мягким черным хлебом. Я худенькая, даже тощая, ем неохотно. Особенно не люблю мамин суп. Вот у тети Поли в соседнем доме очень вкусный куриный бульон — золотой, с клецками. Несмотря на нашу бедность, мама, как все еврейские мамы, считает, что ребенка нужно хорошо кормить.

Как-то в самом начале лета Луша привезла молоко на телеге. Ей нужно было купить кое-что по хозяйству. «Мироновна, и что это девчонка твоя дома сидит, млеет? Давай я ее в деревню с собой заберу. И отдохнет, и поможет — цыплят будет кормить, с ребятами моими поиграет». Мама была, конечно, рада, хотя и побаивалась неизвестности. Я умоляю: «Мамочка, отпусти, мамочка, разреши! Пусти! Я с Лушей поеду, ну пожалуйста, мамочка!» Мама быстро меня собрала, и вот я, счастливая, уже сижу в телеге на сене. Мы тронулись. Москва с большими домами кончилась довольно скоро, началась окраина, а затем и деревеньки потянулись вдоль шоссе. Не помню, сколько мы ехали, может, и не так долго, но восторг мой длился и длился. Кругом леса, поля, пруды, деревни, колодцы, лошади, коровы, собаки, куры, утки. Все лучезарно в свете утреннего солнца. Лошадка бежит, и я прошу у Луши подержать поводья. Страха никакого, напротив, обретение нового, неизведанного счастья совместного существования с окружающим миром. Под конец пути проезжали мимо прудов, а впереди сказочный Царицынский дворец, кажущийся издали невероятно нарядным, волшебным, заколдованным. Позже, когда мы бегали туда играть и купаться в царицынских прудах, я узнала от местной учительницы таинственную и трагическую историю этого дворца, который так и не обрел хозяйку, — Екатерине II он не понравился. Столетия стоял он бесхозным и разрушался. Хорошо помню, как двоились желания — ехать бесконечно, мерно покачиваясь, провожая взглядом косогор с церковкой, пруд, одинокое дерево, и желание поскорей попасть в новый, неизведанный мир, имя которому Деревня. До сих пор я знала ее только по рассказам, стихам, картинкам в книжках. Я знала, что деревня — это то, что дает нам пищу: молоко, мясо, овощи, яйца, кур. Но вот мы и дома. Я бросаюсь на скотный двор, довольно большой — две лошади, две коровы с теленком, свиньи, куры, утки. Меня поражает счастливый жеребенок, выбежавший из хлева на призывное ржанье матери. Кобыла треплет его загривок и трется головой…