Очерки по социологии культуры - [15]

Разумеется, приобщение к запрещенному и вычеркнутому из социальной жизни сыграло свою серьезнейшую роль: если для периода застоя можно было в лучшем случае говорить, как А. Амальрик, о тысячах копий неподцензурной книги[12] (для Солженицына, по нашим с Л. Гудковым подсчетам, суммарная аудитория достигла за пятнадцать лет восьмидесяти — ста тысяч), то теперь Солженицын издается сразу миллионными и даже более тиражами, а число прочитавших за годы перестройки запрещенную прежде литературу (данные ВЦИОМа за март 1991 г.) достигло 44 %, тогда как в застойные годы таких было меньше процента (еще 15,5 % читали «кое-что»). Соответственно, теперь уже газетам, принадлежащим КПСС, доверяет меньше четверти населения, тогда как не доверяет свыше двух пятых. Спокойнее становится отношение к сверхсимволам: скажем, если в 1989 г. Ленина считали крупнейшей фигурой мировой истории больше двух третей населения, то к весне 1991-го его причисляют к самым выдающимся деятелям за всю историю СССР меньше двух пятых. Почти четверть населения уже положительно относится к понятию «капитализм», 40 % — к рынку, 57 % — к частной собственности.

Однако контрпропагандистская роль газет и журналов оказалась быстро исчерпана (вероятно, устойчивость сложившихся стереотипов изрядно переоценивалась). Подписные тиражи периодики в 1991 г. сократились в сравнении с 1989-м на 36 %. И если в конце 1989 г. 33 % опрошенных называли «АиФ» лучшей газетой года, то в конце 1990-го так считали уже 24 %, у «Известий» эти цифры выглядят как 6 % и 4 %, у «Литературки» — как 4 % и 1 %, у «Огонька» — как 21 % и 12 %, у «Нового мира» — как 4 % и 2 %.

Вместе с тем за этим централизованным фасадом и усредненными данными по валу и в расчете на Союз идут процессы иного масштаба, содержания и направленности (подчеркну только, что они опять-таки не отменяют прежних, а пристраиваются к ним как частичные).

В перспективе многообразия

Пришло время осознать, что и усредненные статистические данные по стране, и материалы общесоюзных социологических опросов ориентированы на получение средних сведений по массе. Говоря социологическим языком, они схватывают лишь воспроизводство нормы в распределении тех или иных характеристик, свойств, процессов и т. д. Между тем собственно культуротворческие группы и даже слои их первичной поддержки исчисляются в лучшем случае десятками и сотнями тысяч людей — долями процента от всего населения.

Так, в десятках тысяч названий издаваемых за год книг, конечно же, тонут несколько сотен авторов и названий, вокруг которых в предыдущее десятилетие концентрировался читательский спрос и которые за последние год-два стали в крупных городах общедоступны физически (остается, правда, барьер цены, но, быть может, это не чрезмерно высокая плата за отсутствие очереди?). Детективы, фантастика, приключения, детская беллетристика, полезные книги для дома и семьи, популярная история день за днем тиражируются как новыми — кооперативными, смешанными и т. п. — издательствами, так и вполне успешно паразитирующими на вчерашнем идеологическом криминале и вытеснявшейся «массовухе» государственными гигантами. Вышел к читателю «серебряный век» русской словесности и философии, идет перекачка в книжную форму журнальных публикаций последних лет (от сам- до тамиздата). Если судить по сигнальной информации «Книжного обозрения», в беллетристике лидирует зарубежный детектив, в разделе философии — книги по проблемам веры (включая нетрадиционные и посттрадиционные верования), в рубрике «история» — перипетии отечественной монархии, и особенно — жизнь и смерть последнего императора. Различные издания по эротике и сексу органами информации фиксируются плохо и заслуживают отдельного разговора. Но все эти книжные новинки, что и характерно, — пожалуй, вне центра новых событий: в опросе по итогам 1990 года мы не смогли получить списка лидеров чтения, поскольку они — кроме Солженицына — не собирают и процента почитателей, а массовая культура — жанрова, но безымянна.

Но процессы группообразования и формирования новых движений выявляются на уровне периодики. Отметим здесь прежде всего взрыв так называемой «неформальной прессы». В 1988 г. мы писали о нескольких десятках такого рода изданий. В 1989-м скрупулезный летописец этих явлений А. Суетнов включил в свою библиографию уже 1500 источников[13]. Даже неполные (за исключением четырех республик) сведения Госкомпечати на начало 1991 г. говорят о 2500 впервые учрежденных периодических изданиях. Всего лишь 15 газет и 14 журналов, впервые включенные в каталог «Союзпечати», уже собрали около 2,8 млн. подписчиков (тиражи порядка 100 тыс.). На фоне общегосударственной тенденции к замедлению роста и даже сокращению количества названий издаваемой периодики рост общественной активности бросается в глаза.

Еще заметнее это при снижении точки обзора до уровня республик: ведь осевым процессом истекшего года стал именно переход социально-политических инициатив на республиканский уровень, рост доверия к республиканским парламентам при спаде его к союзным органам. Тут, если брать книги на национальных языках, процесс накопления и расширения культурного капитала (рост числа названий и совокупного тиража) шел в 1985–1989 гг. в республиках Средней Азии, Белоруссии и на Украине. Активное группообразование и укрепление авторитетности вновь возникающих инициативных групп (рост числа и тиражей журналов на национальных языках) наблюдались в Латвии (названия — на 81 %, тиражи — на четверть), Эстонии (66 % и 33 %), Таджикистане (55 % и 32 %), а массовое приобщение к групповым культурным образцам — среди русских (рост тиражей на 58 %) и азербайджанцев (на 30 %). Возникновение же новых общественных движений и партий, равно как и расширение их влияния (рост числа и тиражей газет на национальных языках), наблюдалось в эти годы в Эстонии (рост числа газет на 114 %, тиражей — на 28 %), Литве (83 % и 40 %), Латвии (22 % и 17 %), Азербайджане (рост числа газет на 16 %); в России несколько массовизируется поддержка новых движений — растут газетные тиражи (плюс 18 %). Иначе говоря, фаза инициатив характерна для Прибалтики, Таджикистана, отчасти Азербайджана, фаза подхвата — прежде всего для России (а также перечисленных республик). Пассивность печати характерна для Киргизии, но особенно для Грузии, где все перечисленные показатели падают: общественные процессы минуют печатную форму и литературно образованную интеллигенцию.