Очерки по русской семантике - [127]
Неся все функции, свойственные второму компоненту персонифицирующих именований модели «имя + отчество» (см. выше, и [Пеньковский 1976: 88], а также в наст. изд. с. 320), патронимы Иванович, Ивановна в составе именований рассматриваемой группы оказываются еще и символическими этнонимизирующими знаками – знаками принадлежности объекта культурному миру русского этноса. Использование их в этой функции должно быть признано одной из важнейших русских культурно-ономастических норм. У истоков ее находятся именования типа Дунай Иванович (ср. [Мачинский 1981]). Одно из последних ее порождений – именование Мамонт Иванович (для чучела мамонта, экспонированного СССР на международной выставке «Экспо-73» в Японии).
Замещение второго компонента таких именований другими патронимическими образованиями единично и всегда обусловлено теми или иными специальными связями между стоящими за ними образами (в мифе), реалиями (в обряде и/или в жизни) и словами (в языке и тексте). Ср., например, имя Горыни/ы/ч в исторически вторичных персонификациях таких связанных с горами рек, как Яик Горыныч и Терек Горыныч в песнях яицких (см.: [Витевский 1879: 299; Коротин 1981: 32]: ср. здесь же вторичное Добрыня Горынович [Коротин 1981: 34]) и гребенских [Мендельсон 1914: 194; Андроников 1968: 399] казаков. Таким же образом имя Васильевич в смоленском закликании мороза в Васильев вечер под Новый год (ср.: «Мороз, Мороз Васильевич, ходи кутьи есть!» [Добровольский 1903: 69]) обусловлено связью с именем св. Василия Кесарейского, память которого отмечалась 1 января (ст. ст.),[191] а Власьевна в составе серьезно или шутливо почтительных именований коров [РФВ 1965: 208; Соколова 1979: 163] – связью с именем покровителя рогатого скота св. Власия (ср. в олонецком заговоре перед выгоном скотины: «коровье стадо Власьегорода» [Иванов, Топоров 1974: 58]. Нередкое в русских сказках именование медведя Михаилом Потапычем анаграмматически связано с его фамильным прозвищем – Топтыгин (ср. в «Сказании о Ерше»: «притон Потап, почал ерша топтать» [Адрианова-Перетц 1977: 15][192]), подобно тому, как народное именование сохи – Соха Андреевна – объясняется, по догадке В. И. Чернышева, связью с именем а/о/ндрец (одрец) ‘телега, на которой перевозят соху в поле’ (при дополнительной связи соха – Соха, диал. уменын. к Софья, – [Чернышев 1948: 15–17]), а вариантное именование оспы Воспа Осиповна [Черепанова 1983: 43] – основанной на фонетической аттракции связью оспа – Осип.[193]Ср. также кулебяка мисаиловна («– У меня водочка из Киева пешком пришла, а повар в Париже бывал. Такого фенезерфу подаст, такую кулебяку мисаиловну сочинит, что только пальчики оближешь…» – Ф. М. Достоевский. Село Степанчиково. I, II), где обыграна фонетическая близость слов мясо – Мисаил.
Одновременно этот последний случай представляет широко используемый прием образования персонифицирующих именований из определительных словосочетаний различных типов. Ср. былин. Бурушка Косматый → Бурушка Косматьевич [Гильфердинг 1951: II, 616]; арханг. Лампияда Керосиновна ← керосиновая лампа (Б. Шергин. Гандвик – студеное море); литературные Тайга-свет-Енисеевна (Е. Городецкий. Кто бывал в экспедиции…), Океан Ледовитыч (Л. Шинкарев. «Микешкин» идет в Арктику) и мн. др. под.
Так создаются персонификации гетеронимического типа, состав которых пополняется также за счет специального преобразования таутонимических именований. Эти последние, представляя фигуру усилительного повтора, обладают общей для всех ее видов трансформацией, заключающейся в замене одного из членов в синонимическом ряду, в лексико-семантическом поле или в поле паронимической аттракции. Ср. давным-давно, белым-бела и «Далеко давним, годов за двести…» (В. Маяковский. Владимир Ильич Ленин); «Черным-темна его душа» (В. Кун. «Вот друга мне дала судьба…», 1968).
Таким же образом Курихан Куриханыч (он же – Петухан Петуханыч) становится Петуханом Куриханычем [Смирнов 1917: 277], а Мороз (он же Мороз Васильевич и Мороз Иванович) ока-зывается Морозом Снеговичем (ср.: «Не удивляйтесь этим кривым строкам: сердце пишет прямо, а Мороз-Снегович берет свое…» – В. И. Даль. Письма к друзьям из похода в Хиву, 25 ноября 1839). Ср. также: Волк Злодеич (в названии книги Е. Венского, М.; Л., 1925), Камень Кремневич (в названии книги А. Ф. Погосского. СПб., 1876), Мур Котович (в названии книги А. Можаровского. Вольск, 1899) и др.
От Батыги Батыговича русской былины до Гумберта Гумберта в романе В. В. Набокова «Лолита» и Иванов Ивановичей, Романов Романовичей и Султанов Султановичей советской начальственной верхушки, от Лисаветы Патрикеевны русской сказки до Бюрократии Волокитьевны в романе В. Белова «Кануны», от мифологического Дуная Ивановича до оценочно-характеризующего Шута Иваныча разговорной речи, от Петухана Курихановича сатирической сказки до Тигрия Львовича (Лютова) в комедии А. Н. Островского – вот путь, пройденный русскими персонификациями модели «имя + отчество». Рожденные в фольклорной речи на позднем этапе мифологического мышления, прошедшие школу народной смеховой культуры, они, обнаружив универсальность формы при почти неограниченной широте содержательных возможностей, оказались необходимыми всем типам речи, кроме официально-деловых и научных стилей. Им оказалось доступным все: сакральное и профанное, высокое и низкое, серьезное и смешное. Смешное в конце концов и стало основным их содержанием во всех его жанрах и во всех его видах – от мягкой улыбки до раблезианского площадного хохота.
