Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах - [123]

Гулявший по горам туман давно уже собирался в чернеющие тучи, я вот хлынул дождь, теплый, но частый и крупный. Промокнув до костей, мы остановились, чтобы просушиться, и поехали дальше. Нечего описывать всякую хижину и всякую деревеньку, которые мы встречали по дороге. При слове «хижина» надобно вообразить домики, сплетенные из тростника, не хуже корзинок, в которых наши дамы держат свои рукоделья, и если бы вы нашли такую корзину у себя в цветнике, забытую, например, какою-нибудь кузиной, то могли бы составить себе приблизительное понятие о таитской хижине. Она состоит из поставленных перпендикулярно жердей бамбука, между которыми оставлены промежутки шириною в два пальца. Над этим крыша такого же тонкого плетения, как тонкие тапы, циновки, которыми устлан пол хижины; между тем, крыша защищает хорошо и от солнца, и от дождя, a в скважины между тростником постоянно продувает воздух. Все окружающее хижину разнообразно до бесконечности; и если я дам вам в распоряжение рощи апельсинных дерев, несколько усыпанных цветами высоких и грациозных олеандров, сколько угодно пальм и бананов, то берите всего этого больше, составляйте вокруг корзины букет по вашему вкусу; но будьте уверены, что хижины и ландшафты, которые мы встречали по дороге, все еще будут и красивее и разнообразнее.

Дождь принимался лить несколько раз; подгоняемые им, мы проехали дистрикт Папара и остановились близ хижин, принадлежащих уже к дистрикту Паиеурири. Неподалеку впадала в море река; горы, раздвинувшись, образовали глубокое, роскошное ущелье; с отодвинутой на задний план и совершенно темной стремнины, тремя серебряными полосами, низвергались водопады, пропадая в неясной, туманной синеве; вдали виднелась река, с красивыми берегами, a ближайший изгиб её был в сумраке от густоты нависших над ним дерев. Там причалила пирога, и несколько купающихся фигур плескали и возмущали воду, дремавшую в этом живописном затишье. К морю видно было несколько выступавших мысов, из которых каждый спорил с другим в красоте и богатстве одевавшей их ризы.

Мы вошли в первую хижину. В одном углу, на полу, лежал завернутый в белое полотно покойник; несколько женщин пели, сидя кругом его, гимны. Мы вошли в соседнюю хижину, где отдохнули, пообедали и тронулись снова в дорогу в нашем легком кабриолете. Но чем больше мы углублялись, тем труднее становилась дорога; броды через речки были почти непроходимы; большие камни, разбросанные по мелкому дну, подвергали большой опасности тонкие колеса нашего экипажа. Мостики состояли из нескольких бревен, положенных поперек речки, так что нужно было большое искусство, чтобы переезжать по ним; несколько раз колеса проваливались между бревнами; надобно было вставать и на руках перетаскивать кабриолет. Дени мог бы быть полезен при этих переправах, но им обуяла какая-то дикая страсть гоняться за всякою свиньей или коровой, выглянувшею из чащи леса; когда в нем была нужда, тут, как нарочно, его едва было видно; только панамская шляпа мелькала между кустами, и длиннорогий бык, спугнутый им, летел на нас, останавливался в страхе и снова бросался в кусты. Один раз переезд через мост кончался довольно неприятно: пришлось спрыгнуть в воду, увязнув выше колен в тине. Доехав до местечка, напоминающего Французское аббатство, с островерхою церковью, каменною стеной и хорошеньким ландшафтом, мы решились предпринять уже возвратный путь. Дорога становилась слишком затруднительною, и ехать дальше можно было только верхом. Для ночлега выбрали себе большую хижину в Папеурири, стоявшую среди большего двора, выходившего к морю.

Стало темнеть. Среди хижин сидело несколько девушек и канаков, они пели гимны; красивая группа освещалась маслом, горевшим в кокосовых скорлупах. Гимны, слышимые здесь на каждом шагу, завезены сюда протестантскими миссионерами; канаки переделали по-своему мотив, придав ему свою оригинальную прелесть. Голоса канаков очень верны и чисты, но определить их было бы довольно трудно. Хоры очень правильно организованы; в первый раз, пение это какая-то поразит вас, но, по мере того, как вы слушаете, вам бы хотелось, чтоб оно не прекращалось. Так теперь, целый вечер и до глубокой ночи, пели все один куплет; отдохнув минуты две, повторяли его снова, и странная вещь, вместо того, чтобы надо есть, куплет этот каждый раз возбуждал в нас желание еще раз услышать его, как будто давали по маленькому глотку очень вкусного напитка, которого чем больше пьешь, тем больше пить хочется. Миссионеры ввели это пение, как одно из средств приохотить жителей к религиозному созерцанию или. по крайней мере, настроению. Слова Давида, казалось, должны были невольно западать в душу певчих, развивая в ней духовные элементы; но как же привилось это пение к канакам? В каждой деревне, ночью. собираются девушки и молодые люди в хижину, которая побольше, петь гимны; пока стройный хор далеко разносится по пальмовым рощам, понравившиеся друг другу пары тихонько оставляют хижину, чтобы в уединении, где-нибудь между корнями ви, или под сенью апельсина, еще более насладиться ночью с её чарами. Религиозное пение часто сопровождается тихою, сладострастною сатурналией, как естественным следствием плотской натуры канака; но эту натуру развивает и лелеет сама окружающая природа, с её теплыми ночами, с ароматами, звездами и волшебством своего жгучего, распаляющего дыхания.