Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах - [121]

— ни сеять, ни жать и не пещись на утрие?…

Среди такой обстановки, конечно, образовались и свои понятия об обязанностях, не имеющие ничего общего с нашими понятиями, которые так настойчиво хотят навязать им миссионеры. Здешние природа, с её жителями, изображает первозданный мир, и «современному» человеку не следовало бы и касаться его… По крайней мере, не таких руководителей и наставников должно желать для этих детей природы. Я был в школе, основанной для канаков сестрами милосердия. Маленькие черноглазые каначки смотрели зверями, пойманными в клетку. «Они очень понятливы, говорила главная начальница, но только elles n’ont pas de persévérance; учатся, пока предмет для них нов, a как скоро надоест, то и перестают ходить в школу.» Чему же их там учат? Во-первых, читать и писать, Французскому языку, географии и рукодельям, a в географии преимущественно проходят Францию; по части рукоделий — вязание тамбуром, плетение кружев, шитье белья и платья; по части хозяйственной — мыть полы, белье, сажать ваниль и пр. Из школы каначка возвращается к себе в хижину. Зачем же ей знать, что la France est bornée au nord par le détroit de La Manche etc.? Зачем ей плести кружево, которого она не носит, или уметь мыть пол, когда его нет в её хижине, — мыть белье, когда она пять раз в день влезет в платье в протекающую мимо её хижины речку и пять раз успеть высохнуть, греясь на солнце? Везде — или корыстные цели, или тупая рутина. «Сначала все были против меня,» говорила толстая начальница, таитская преобразовательница, «по я не обращаю ни на что внимания и настойчиво иду к своей цели; дети начинают понемногу привыкать.» — Очень жаль, подумал я: лучше бы выпустить их всех на волю, не избивать детей, не совершать нравственно того ужасного греха, против которого мы же воевали, уничтожая общество ареой.

Таитянки

Мы уехали на несколько дней из города, чтобы не видать ни судов, ни французов, ни трактиров. Г. Осборн дал нам кабриолет в одну лошадь; мы запаслись необходимым и, между прочим, взяли с собою гамак, чтобы вешать его на деревья и качаться в нем, смотря на небо, на звезды и ни о чем не думая хоть на время. Дорога шла по плоскому берегу, поясом, окружающим остров; иногда она сходила к морю, иногда уходила в горы, поднимаясь на холмы, спускаясь в ущелья и долины; то висела над пропастью, во глубине которой грациозный залив окаймлялся пальмами и другими деревьями, скрывавшими в своей тени хижины и живописных каначек. Где-нибудь в углу залива, скрытая нависшими ветвями, впадала в залив речка, и в небольших каскадах, брызгавших между её каменьями, плескались бронзовые наяды, выжимавшие из волос своих охлаждающую влагу. На дорогу напирали гуавы, составляя сплошную зелень; дерево это, с ароматическим и вкусным плодом принесло, однако, на Таити много зла. Разрастаясь в страшном количестве, оно грозит вытеснить всякую другую растительность острова; по количеству падающих с него плодов и семян, разносимых всюду птицами и свиньями, кажется, никакое другое растение не в силах вынести конкуренции с ним. Как огонь, поглощает оно траву и мелкие растения, забирая своими бесчисленными зародышами все обильные соки благословенной почвы острова. Если бы на Таити были хорошие колонизаторы, они нашли бы средство прекратить это зло, a так как об этом никто не думает, то гуавы, как неприятельская армия, захватывают ущелья, взбираются на высоты и распространяются. все больше и больше.

Мы остановились в деревне Поеа. He думайте, чтоб эта деревня высыпала своими хижинами, как наши селения, по обеим сторонам дороги; здесь видна была только одна хижина, да и до той добраться было довольно трудно, через заборы, огороды и банановые кусты; a близости нескольких других хижин нельзя было и подозревать. Неподалеку впадала в море речка; близ её устья росло несколько железных дерев, тонкие, висячие иглы которых похожи были издали на тонкий, воздушный зеленый флер, в который закутался ветвистый исполин, вероятно от москитов находившихся в значительном количестве поблизости речки.

Был вечер, когда мы приехали к деревне. Наш проводник, Дени, следовавший за нами верхом, распряг лошадь и пустил ее пастись по двору. Я привязал гамак одним концом к дереву, ствол которого состоял из сотни других стволов, перепутавшихся между собой и совсем соединившихся потом в массе ветвей и листьев, a другой конец прикрепил к соседнему дереву и улегся. Гамак покачивался, я предавался кейфу, смотря на небо, начинавшее искриться звездами, на пальмы и канакское семейство, усевшееся на камнях у забора. В стороне разводился огонь, канак-хозяин приготовлял поросенка; он обмыл его несколько раз, наложил в него горячих камней и банановых листьев и потом прикрыл всего листьями и циновками. Дени, красивый малый, лет семнадцати, с вьющимися волосами, но с апатичным лицом, метис показавшийся нам сначала страшным флегматиком, оказывал удивительные способности распорядительности и хозяйские соображения. К несчастью нашему, хозяева уже заразились немного цивилизацией. рассчитывая ужинать на тапах и банановых листьях, мы с сожалением увидели накрываемый стол, тарелки и вилки, Канаки же расположились очень живописно на траве и скоро приготовили для нас поросенка, от которого мы отрезали по небольшому куску. В хижине зажглись огни; несколько женщин и детей, сидя полукругом, пели гимны: мы улеглись около них и долго вслушивались в монотонное, но верное пение свежих и громких голосов. Увлекшись положением туристов, мы никак не хотели лечь спать на приготовленные нам постели, a остались на тапах, в чем не раз раскаивались в продолжение ночи. Полы хижины так же неудобны, как и в наших избах; кроме маленьких скачущих животных, ползают ящерицы в какие-то улитки, из которых вылезает небольшой краб.