Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах - [122]

Мы встали еще до солнца и пошли выкупаться в ближайшую реку, что было и освежительно, и приятно. Надобно вообразить себе теплое утро, ранний туман, висящий на близ-растущих пальмах и кустах, свежесть чистой как кристалл воды и, наконец, показавшееся солнце: оно осветило едва видный в прозрачной дали остров Эймео, с его причудливыми пиками, и бурун, ломавшиеся о коралловые рифы и флеровую одежду железных деревьев; вместе с солнцем поднимался аромат от апельсинных рощ и гуавов. Едва успели мы одеться, как перед нами явился человек небольшого роста, в байковом сюртуке, с Французскою бородкой; мы было хотели увернуться от него, но он уже успел закинуть на нас сеть своих бесконечных Фраз и любезностей. Из долгой его речи, пересыпанной поклонами и улыбками, мы, наконец, поняли, что перед нами стоял maître d’hôtel адмирала Брюа, поселившийся здесь (волей или неволей) для мирной жизни. Он приглашал нас к себе вышить du kirsch, du cognac, ou du rhum, начертил без нашей просьбы маршрут как нам ехать, двадцать раз упомянул о знаменитом адмирале и тогда только отстал, когда мы, наконец, обещали зайти к нему, — что, однако, с нашей стороны было военною хитростью. На пороге хижины ждали нас вчерашние певицы; они дали нам кокосов, которые тут же были разбиты, и мы с наслаждением выпили свежее, чистое и несколько холодное молоко.

Мы отправились дальше, сначала сплошным лесом. Между тропическим лесом и нашим уже та разница, что тропический всегда очень разнообразен. У нас потянется сосновый лес, и нет конца ему; прямые желтые стволы провожают вас десятки, иногда сотни верст, утомляя глаза. А здесь не то. Стволы дерев перепутаны узлами, переплетены вьющимися вокруг неправильно изогнутых ветвей растениями, которые то гирляндами поднимаются кверху, то висят вниз бахромой, букетами и плетями. Листва тоже разнообразна до бесконечности, начиная с тонкой паутины листьев железного дерева, легко вырезанных, и микроскопического листа акации до блестящего, громадного, овального листа банана и феи. Вдруг появляется несколько хлебных дерев, с глубокими вырезами на листьях; там еще более крупный лист другого растения, толстый ствол которого как будто составлен из нескольких других стволов, a корни бесчисленными разветвлениями сплелись с корнями соседнего дерева; рядом с ними роща апельсинов, проезжая мимо которых, наклоняешься, чтобы не задеть за твердые золотистые плоды; вот спутники апельсинов — лимоны; сотни их упали с дерева и пестрят желтыми шкурками дорогу, наполняя густым ароматом и без того душный и спертый лесной воздух. И какая невозмутимая, священная тишина!

Слева возвысились над лесом горы, пальмовые рощи полезли вверх по их ступеням; местами видны только одни их перистые верхушки, зелень иных дерев укутали их тонкие стволы до самой короны; в другом месте, высвободившись от наплывающего зеленого моря, вышла целая роща пальм на обнаженную скалу, и видно каждое отдельное деревцо, тонкоствольное и грациозное, как будто толпа молодых каначек, вышедших после купанья из моря и обсушивающих на солнце свое прекрасно-созданное тело. Как видите, я употребил настоящие местные краски… Справа, при переезде через речки, которые пересекали дорогу едва ли не каждые пять минут, виднелось море, с его бурунами и рифами. Вода между рифами в берегом принимала всевозможные цвета, начиная с перламутрового до бирюзового, как будто споря красотой с прелестью берега, убранного пальмами, Живописными хижинами, апельсинами и всею роскошью тропического леса.

Но вот дорога вышла к самому морю; горы придвинулись к ней отвесною скалою, покрытою висящими вниз растениями, прижатыми к камням тонкими струями стремящихся сверху водопадов. Близ утеса росло несколько исполинских, развесистых дерев, которые канаки называют ви или еви; огромный их корень почти весь обнажен; иногда трудно достать рукой до высоты ползущего по земле разветвления корня; кора, покрывающая ствол и корни, собралась в складки и напоминает шкуру гиппопотама или носорога, a самые корни — хвосты сказочных, исполинских драконов.

Поддерживаемый ветвистым корнем, поднимается толстый и высокий ствол, разрастающийся в свою очередь огромным раскидистым деревом. Из плода этого ни канаки гонят водку. Три такие дерева, стоя вблизи отвесной скалы, образовали довольно большое пространство, совершенно закрытое от света, a несколько ручьев, падающих сверху, наполняли его свежестью и даже сыростью; там было мрачно и почти холодно. Далее скала еще более нависла над морем, образовав в своем основании пещеру, полную стоячей воды. На первый взгляд эта пещера смотрит только небольшим углублением, но если изо всей силы бросить внутрь её камень, он упадет, кажется, не дальше аршина от вас: обман ли это зрения, или внутренность пещеры наполнена сгущенным газом, это осталось для нас неразрешенным. Канаки думают, что пещера населена духами, и но один не даст своей лодки, чтобы поехать исследовать таинственную пещеру.

Дальше дорога идет по гати, устроенной на песчаной отмели. Между гатью и скалой лежит озеро, в которое смотрится живописный ландшафт — кусты, деревья, несколько пальм и скалы, уже потерявшие здесь свой дикий вид и убравшиеся волнующейся зеленью. Висящий густой зеленый ковер прерывался у подножия, образуя глубокую нишу, ожидавшую, казалось, мраморной статуи какой-нибудь Венеры Милосской, для которой было бы здесь настоящее место.