Очерки на разных высотах - [26]

«Ребята — начал Женя, — похоже, что мы попадаем в ловушку. Может, нам и удастся сейчас ее проскочить. Но только при условии, что не сойдет большая лавина, когда нас не спасут ни крючья, ни веревки — все окажемся вон там, далеко внизу. Тем не менее, можно было бы рискнуть: «авось пронесет». Услышав это, самые азартные из нас, Ткач с Дубининым оживились: «Ну так чего терять время, надо двигаться!» Но начальник продолжал: «Чуток подождите. Я еще не все сказал. Допустим, мы уже прошли «воронку» и выходим на предвершинный гребень. Насколько он сложен и сколько по нему идти до вершины, никто не представляет. Представим, что это займет 4—5 часов — это значит, что придется спускаться в темноте. Это уже не просто опасно — это смертельно опасно. А пересидеть ночь без палатки и без реальной возможности укрыться в пещере — тоже невозможно. Если не замерзнем совсем, то сильно пообморозимся, это — точно». И закончил: «Я определенно считаю, что мы должны прервать восхождение и уходить с маршрута».

На какое-то время все замолчали, как бы пытаясь осмыслить сказанное. Не так-то просто, после семи дней почти каторжной работы, отказаться от достижения цели, которая виднеется уже невдалеке, казалось — в пределах одного броска (within the grasp). Потом послышались не очень внятные предложения вроде того: «Почему бы все-таки не пройти „воронку“ и потом еще часок-другой по гребню, чтобы хотя бы пощупать, чего он стоит» — кажется, это был Дубинин. Но никто не поддержал это предложение. «Если уж идти, то до конца» — таков был комментарий Брагина, который всегда отличался упрямством. «Но, пожалуй, не в нашем случае — закончил он — я бы не хотел до такой крайней степени рисковать жизнью даже ради вершины, подобной Хан-Тенгри».

То был критический момент для всех нас. Женя смог трезво оценить ситуацию, и интуиция побудила его принять тогда единственно верное решение: «нельзя далее идти напролом»! Хотя в первый момент это показалось нам чем-то вроде обидного признания своей слабости, но, на самом деле, каждый из нас внутренне ощущал, что элементарное здравомыслие не допускало тогда иного решения. Больше не было никаких разговоров, все молча собрались, и связка за связкой устремились вниз. Помню, что в тот момент я неожиданно почувствовал нечто вроде облегчения, как будто меня освободили от обета, исполнять который я был уже не в состоянии, вот так!

Быстро вышли к палатке, там задерживаться не стали, просто все брошенное там раскидали по рюкзакам и вниз. Чуть далее встретили ребят из группы Божукова-Кузьмина, поднимавшихся вслед за нами. Они было начали нас поздравлять, но мы вынуждены были их разочаровать. «А что вы скажете — кажется, это были слова Вали Божукова, — если теперь мы, в свой черед, попытаем нашу удачу? Палатка с нами, горючки достаточно, если понадобится, сможем переждать денек-другой». Естественно, никто возражать не стал, но Женя счел необходимым предупредить его, что склон, с которого мы ушли, крайне лавиноопасен и, если с него не сойдет свежевыпавший снег, то на него лучше не соваться. Напоследок Валентин предложил мне и еще Диме Дубинину влиться в их группу. Но ответ был однозначный: «Нет, так делать не годится. Мы уходим вниз со своими».

Потом в лагере на леднике, где после спуска мы оставались три дня в качестве спасотряда для группы Кузьмина, мы снова и снова возвращались к обсуждению той ситуации, в которой мы оказались на маршруте на седьмой день восхождения. Наша главная ошибка в тот момент состояла в том, что накануне мы неправильно оценили протяженность пути до вершины, что побудило нас принять довольно авантюрное решение идти наверх только с одной палаткой и минимумом теплых вещей. Конечно, можно списать эту ошибку на ту оценку, что выдали нам наблюдатели, но признаемся, что никто нас не заставлял верить в достоверность этой оценки. Так или иначе, но в результате мы схватили «полу-холодную» ночевку на высоте 6400—6500 метров, что, конечно, сказалось на физическом состоянии группы. К тому же, задержка с прохождением лавиноопасного склона сделала реальной опасность повторения такой же рискованной ночевки, что уже было недопустимо.

В чем-то вся эта ситуация напоминала ту, что сложилась у нас во время восхождения на пик Сталина в 1961 году. Там мы тоже поступили очень легкомысленно, оставив палатки на 6500 и выйдя на штурм вершины налегке. Но в тот раз наша авантюра была хорошо подстрахована — мы могли хорошо просмотреть весь маршрут и точно знали, что на гребне есть немало мест для того, чтобы выкопать пещеру, а требуемый для этого инструмент — надежные садовые лопаты у нас имелись. Тогда мы единодушно решили, что мы вправе рискнуть — и сил и возможностей справиться с непредвиденными осложнениями у нас достаточно. На Хане все было гораздо хуже — оставшийся путь был невидим для нас, и было непонятно, найдется ли там снежный участок, подходящий для рытья пещеры, да и подходящего инструмента для этого у нас не было. К тому же, прохождение северного ребра Хана оказалось несравненно более трудоемким, чем путь на Сталина с Бивачного, и мы были измождены почти до предела. Мне кажется, что Женя, если не просчитал, то интуитивно почувствовал, что на Хане мы вот-вот выйдем за рамки допустимого риска, и вряд ли нам стоит снова полагаться на благосклонность Судьбы, той самой, которая определенным образом сработала в нашу пользу при восхождении на пик Сталина.