Очерки на разных высотах - [17]
Но так или иначе, наш тогдашний поход по Угре закончился благополучно. Автобус нас дождался и последнее, что потребовалось от нас — это перенести детей в автобус; сами они уже не могли идти и только тихонько скулили на наших руках. Много лет прошло с тех пор, все эти дети давно уже стали взрослыми дядями и тетями, но вряд ли из их памяти стерлись воспоминания об этом достопамятном приключении.
Но вот, что мне запомнилось, как самое яркое впечатление от всех наших путешествий: всегда это было общее житие на природе. Не общежитие или общага, а именно образ жизни, объединяющий всех и тем доставлявший всем радость. Симфония — слово из музыкального лексикона, но по своему точному смыслу оно более всего подходит для описания атмосферы, в которой обретались мы тогда.
Удивительно — а может быть, и вовсе не удивительно, как легко в те времена находились у нас поводы побыть вместе. Среди множества больших и малых дел, нас объединяющих в московской жизни, был еще один, очень специфический повод для встреч — День дежурного. Он был учрежден нами более полувека тому назад в 1961 г, когда в один из дней нашей экспедиции на пик Сталина (тогда он так назывался!), парочка наших достойнейших дежурных Дима Дубинин и Борис Баронов настолько вкусно всех нас накормили, что единогласно было решено увековечить их кулинарный подвиг, назначив 26-ое число каждого месяца Днем дежурного. Самое любопытное, что это не осталось просто забавным пожеланием — с тех пор прошло уже не одно десятилетие, но все это время, почти каждый месяц кто-нибудь из нашей компании объявлял себя дежурным и тогда все, кто мог, собирались просто для того, чтобы побыть вместе. Так случайный повод — запомнившееся дежурство в горах, стало предлогом для учреждения необычного и «долгоиграющего» ритуала.
Эти наши встречи не были просто застольями, подобием культурных салонов или чем-то вроде клубов по интересам. Все-таки мы были совсем разными людьми, но было нечто, что нас сближало почти необъяснимым образом — о чем, наверное, лучше всего выразился мой друг Олег Брагин, просто сказавший: «Или мы не родные?!» Поэтому как-то так оказывалось, что даже при столь частых встречах, я не припомню, чтобы они воспринималось, как обязательный и/или наскучивший обряд. Вовсе нет, всегда было, о чем поговорить — бывало и о политике, но главное было — убедиться, что у нас все в порядке, и, конечно, «потереться носами», чтобы почувствовать, что не ослабевает связывающие нас ощущения дружелюбия и симпатии. Мало-помалу такие встречи сделались частью нашей общей жизни, которая была как бы вынесена за скобки повседневного существования каждого из нас.
Боб очень скоро сделался одним из блюстителей обычая отмечать День дежурного. Здесь, конечно, и речи не было о какой-то дисциплине — боже упаси, конечно, нет. Но у всех нас случались моменты в жизни, когда совсем не хотелось появляться на публике, а настрой был залечь в какую-нибудь берлогу и никого не видеть вообще. Что-то в этом роде довелось испытать и мне где-то в конце 60-х. В то время Боря неожиданно заявился ко мне на работу, а на мой удивленный вопрос, чего он от меня хочет, ответил: «Просто на тебя посмотреть!». Я, конечно, бросил все свои дела, и мы с ним отправились в его лабораторию и провели там весь вечер и ночь. О чем мы говорили — я вспомнить сейчас не могу, разговор был очень личный, но в числе прочего речь шла и о том, что касалось всех нас. Сказал он примерно следующее: «Знаешь, у всех такое бывает. Перетерпи как-нибудь и тебя отпустит. А уходить в себя нельзя: ты уйдёшь, потом Женька, я или кто еще — проблемы ведь у всех бывают, и тогда конец нашему братству! И чем мы это сможем заменить? Вот то-то же!»». И надо сказать, разговор с Бобом возымел свое действие, и я как-то не впал в состояние эгоцентрической озабоченности, хотя и был к этому близок.
И здесь самое время снова взглянуть назад к началу истории нашей компании. Напомню, что все началось с совершенно рядового случая — в наш спортивный клуб добавился со стороны еще один опытный альпинист со своей группой. Ни он сам, ни мы ничего особенного от этого не ожидали — почти каждый сезон к нам кто-нибудь присоединялся, чтобы осенью навсегда уйти. Но все получилось совсем иначе в случае с Борисом. Пожалуй, я уже достаточно полно рассказал о том, что означало его включение в нашу команду и о том влиянии, которое он оказал на всю нашу жизнь, в горах и на равнине.
Чтобы попытаться понять, как все это могло получиться, следует рассказать, хотя бы вкратце, про личность Бориса Алексеевича.
Боб Горячих — откуда он такой взялся?
Школа его жизни была довольно суровой — безоблачное детство закончилось рано, с арестом отца в 37 году. Тот был главным бухгалтером игольного завода в Колюбакино, но кто-то донес о его якобы «антисоветских» настроениях, его взяли и за этим последовал приговор тройки к ВМН (высшая мера наказания). Семье было сказано, что отец «осужден на 10 лет без права переписки», что позволяло надеяться на его возвращение. Много позже выяснилось, что он был расстрелян на Бутовском полигоне вскоре после приговора.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Венедикт Ерофеев (1938–1990), автор всем известных произведений «Москва – Петушки», «Записки психопата», «Вальпургиева ночь, или Шаги Командора» и других, сам становится главным действующим лицом повествования. В последние годы жизни судьба подарила ему, тогда уже неизлечимо больному, встречу с филологом и художником Натальей Шмельковой. Находясь постоянно рядом, она записывала все, что видела и слышала. В итоге получилась уникальная хроника событий, разговоров и самой ауры, которая окружала писателя. Со страниц дневника постоянно слышится афористичная, приправленная добрым юмором речь Венички и звучат голоса его друзей и родных.
Имя этого человека давно стало нарицательным. На протяжении вот уже двух тысячелетий меценатами называют тех людей, которые бескорыстно и щедро помогают талантливым поэтам, писателям, художникам, архитекторам, скульпторам, музыкантам. Благодаря их доброте и заботе создаются гениальные произведения литературы и искусства. Но, говоря о таких людях, мы чаще всего забываем о человеке, давшем им свое имя, — Гае Цильнии Меценате, жившем в Древнем Риме в I веке до н. э. и бывшем соратником императора Октавиана Августа и покровителем величайших римских поэтов Горация, Вергилия, Проперция.
Скрижали Завета сообщают о многом. Не сообщают о том, что Исайя Берлин в Фонтанном дому имел беседу с Анной Андреевной. Также не сообщают: Сэлинджер был аутистом. Нам бы так – «прочь этот мир». И башмаком о трибуну Никита Сергеевич стукал не напрасно – ведь душа болит. Вот и дошли до главного – болит душа. Болеет, следовательно, вырастает душа. Не сказать метастазами, но через Еврейское слово, сказанное Найманом, питерским евреем, московским выкрестом, космополитом, чем не Скрижали этого времени. Иных не написано.
Для фронтисписа использован дружеский шарж художника В. Корячкина. Автор выражает благодарность И. Н. Янушевской, без помощи которой не было бы этой книги.