Это жилище моего соседа, столяра. Рябоватый высокий старик, силач, балагур и честнейший человек в Mipe; он живым примером опровергает поговорку: «Les grands parleurs sont toujours des petits faiseurs», он и parleur и faiseur. Целый день работает и целый день говорит. Нет у него своей работы, — он приходит ко мне; замечает в саду беспорядок, — чистит, метет, скоблит, поливает и говорит без умолку и о вере православной, и о том, что «турок — всегда турок», а русские настоящие христиане, и о том, как он далеко плавает в море. И конца нет! Жена его милая, веселая, опрятная старушка; и дочери, и сыновья хороши собой. Я каждый день, почти несколько месяцев сряду, видел эту семью и не уставал любоваться ею. Младший сын Маноли (это имя и Яни беспрестанно слышишь у греков), лет двадцати, особенно привлекателен, добр и даровит. У него большие способности к живописи, и теперь даже, не имея вовсе художественного образования, он порядочно пишет образа для церквей, и в той комнате, где родители его принимают гостей, стоит над дверями вырезанный из толстой бумаги и раскрашенный им очень аккуратно большой слон. Что за мир в этой семье, что за гостеприимство, что за веселость! Что за чистота во всем и на всем! Раз Маноли занемог, и я пришел посетить его. Он лежал на диване; домашняя одежда его, подушка под головой, белое бумажное одеяло, все было так опрятно, что я удивился.
Мой друг столяр халеппский не богат и не беден. Но я ездил и в другие деревни, бывал в домах богачей деревенских и обедывал у них. Везде одно, одни нравы, один общий дух; опрятность, простор, простота, радушие и ум. Везде вдыхаешь полною грудью благоухание здоровой, бодрой, искренней семейности.
Семь месяцев прожил я в Халеппе и не видал ни пьянства, ни грязного бесчинства, ни драк. Когда и бывают семейные распри, их стыдятся, их прячут. Здесь мужья не гоняются с кнутами и палками за растрепанными женами по улицам деревени; не видать разбитых лиц и пьяных женщин. Идеал семейный строг, но строг он не для одних младших и не для одних женщин. Грек ревниво охраняет свои права отца и мужа; но он и сам к себе строг. Любовниц он не берет, не пьянствует; седины его не грязнятся развратом. Детей, конечно, бьют самые добрые отцы; но возможно ли иногда и не прибить непокорного ребенка трудовому человеку, у которого за детьми нет ни нянек, ни наемных учителей? Когда вся семья иногда целый день на глазах и дети, при южной пылкости, шалят нестерпимо? Но бить женщин у критян срам, засмеют соседи.
Если б я стал описывать особо каждое из тех семейств, которые знаю, рассказ мой вышел бы слишком длинен. Одно еще можно сказать про всех, что самый взыскательный вкус, самый насмешливый ум не найдет в семейном счастье простого грека ничего тяжелого и смешного; ничего такого, что вызвало бы улыбку жалости и пренебрежения. В прекрасном месте, чистая деревня, чистые дома, цветущие лица, свежие дети, красивые девушки, юноши еще красивее; молодцеватость, достоинство и радушие приема, набожность и преданность отчизне, политический смысл... Где найдем мы все это вместе?
