Очерки истории чумы. Книга I. Чума добактериологического периода - [100]

По получении этого доклада Салтыков 11 марта распорядился собрать всех находившихся в Москве докторов, чтобы «зделав консилиум, послать в оной двор, кого ими рассуждено будет». В тот же день на Суконный двор отправились доктора Погорецкий, Скиадан, Эразмус и Ягельский. Они нашли на фабрике восемь мертвых тел и 21 больного, большей части которых имелись «моровой язвы знаки» — бубоны, карбункулы и петехии. Осмотрев больных и умерших, врачи немедленно доложили результаты обследования собранию московских докторов. Последние вынесли «заключение», в котором было указано: «Сия болезнь есть гниючая, прилипчивая и заразительная и по некоторым знакам и обстоятельствам очень близко подходит к язве».

Таким образом, собрание московских врачей все еще не решилось назвать чуму ее настоящим именем. Считая, однако, болезнь «прилипчивой и заразительной», собрание предложило принять «всякие предосторожности».

Риндер, вследствие своей болезни, в собрании участия не принимал (у него была на ноге «опасная язва», от которой он вскоре и умер). Неприязнь к нему со стороны врачей-контагионистов была столь велика, что никто из них, описывая эти события, не потрудился даже пояснить, что Риндер умер от чумы.

Салтыков направил в Петербург «реляцию об оказавшейся в Москве на Суконном дворе, прилипчивой болезни». Ее обсудили в Государственном совете лишь 21 марта. Тогда же рассматривался вопрос «чтоб по старости Салтыкова поручить охранение Москвы от заразы кому-либо другому».

Решение совета московских врачей было безотлагательно проведено в жизнь, хотя и не совсем так, как рекомендовалось. Суконный двор был закрыт, здоровые работники его размещены: одна часть — в пустой фабрике купца Ситникова, «что близ Мещанской», другая — в пустой фабрике Балашова «за Яузою рекою, близ Таганки». Следовательно, вопреки постановлению совета, здоровые рабочие были размещены хотя и на далеких окраинах, но все же в черте самого города. Больные же вывезены за пределы Москвы, в Угрешский монастырь. К здоровым рабочим и к больным прикреплены были врачи, «кои снабжены были довольным наставлением» и которым было предписано всех вновь заболевших фабричных направлять в Угрешский монастырь.

Перечисленные и принятые предупредительные мероприятия уже запоздали, так как многие из рабочих Суконного двора бежали из бараков в город уже после первого осмотра фабрики доктором Ягельским. Кроме того, закрыв фабрику, ее забыли окружить караулом, так что все там проживавшие свободно общались с городом. Наконец, многие из рабочих всегда жили в городе и поэтому ушли от наблюдения.

Но если бы власти и осуществили все эти меры, эпидемии все равно было бы уже не избежать — чумной очаг под Москвой с весенним теплом стал «разогреваться», из не известного пока резервуара начался приток возбудителя чумы в популяции домовых крыс, а через их блох он все чаще стал проникать в дома москвичей. Количество больных в городе постепенно нарастало: «язва уже ныне стала до прочих обывателей касаться». Уже 16 марта на Пречистенке было найдено «мертвое купца одного тело» и на нем обнаружены «моровой язвы знаки» — карбункулы и петехии. Купец жил вместе с рабочим фабрики «в одном покое», рабочий умер от чумы, вслед за ним погиб и купец. Вскоре после этого «на съезжем дворе» скоропостижно умер десятский фабрики, который «фабричных из фабрики в карантины выводил».

Ягельский потребовал от полиции вывезти из города всех фабричных людей «как своими, так и чужими дворами живущих… дабы целому городу от них не произошел вред».

Салтыков, все еще не доверяя диагнозу московских врачей, обратился с просьбой к приехавшему из действующей армии и поэтому хорошо знакомому с настоящей чумой доктору Орреусу осмотреть больных на Суконном дворе и дать свое заключение. Орреус 19 марта письменно подтвердил, что в Москве «моровая язва».

Заслушав сообщение Салтыкова, Государственный совет по личному приказанию Екатерины 11 принял «пункты» относительно предупредительных мер для предотвращения «колико возможно» заноса прилипчивой болезни, как в Петербург, так и в другие города. Салтыкову предписывалось следующее:

установить карантин для всех выезжающих из Москвы в верстах 30 от города, как по большим, так и по проселочным дорогам;

Москву, «ежели возможность есть, запереть»;

опубликовать от имени Сената во всех городах, расположенных в 90 и 180 верстах от Москвы, что в Москве оказалась прилипчивая болезнь и чтобы поэтому «всякого звания люди» остерегались приезжать в Москву. Обозы со съестными припасами должны были останавливаться в 7 верстах от Москвы и ждать распоряжения полиции, куда следовать дальше;

Для этого московской полиции приказано было установить на каждой большой дороге вне города пункты, «куда обозом съезжаться». Московские жители на этих пунктах и должны были закупать в определенные дни и часы то, в чем имелась нужда; на этих же торговых пунктах полиция должна была «разложить большие огни и сделать надолбы» между продавцами и покупателями, наблюдая за тем, чтобы «городские жители до приезжих не дотрагивались и не смешивались вместе», деньги же надлежало не передавать из рук в руки, а погружать в уксус; московскому архиерею вменялось в обязанность поручить чтение по церквам составленных Синодом молитв, а также манифеста о прилипчивой болезни и «приложенные от Сената пункты, какие брать осторожности». для предотвращения заноса эпидемии в Петербург велено устроить «недельный карантин в 100 верстах от города, на Тихвинской, Старорусской, Новгородской и Смоленской дорогах. На большой дороге из Петербурга в Москву решено было устроить заставы в Чудове, Бронницах и Твери, по Смоленской и Тихвинской дорогам.