Очерк философии в самоизложении - [9]

: чтобы первочеловек не был призраком и галлюцинацией, его сущность должна предваряться его реальным эмпирическим существованием, то есть он должен быть не только мыслью и понятием, но и прежде телом: не только мыслимым, но и прежде мыслящим: не только философией, но и прежде – самим философом.

Отступление: Theologia heterodoxa I

Не нужно быть теологом, чтобы знать, что мир – творение Бога. Напротив, нужно быть как раз теологом, чтобы не знать, насколько сам Бог обязан своим существованием теологам. Речь идёт не о так называемых онтологических доказательствах, а о самой онтологии. Бога не доказывают, о нём говорят, и говорят как раз потому, что о нём нельзя говорить. Наверное, это самое неверифицируемое имя и понятие из всех существующих: знак с отсутствующим и оттого перманентно выдумываемым денотатом. В то же время симптом абсолютной религиозной невменяемости, когда набожные интеллектуалы воображают себя способными «выпить море» и не только объясняют Творцу мира, кто и что он есть, но и заставляют его подчиняться правилам составленного ими протокола. Старые, изношенные вопросы: что́ может Бог, и чего он не может, сопровождаемые забавными ляпсусами и несоответствиями, типа: a) может всё и даже невозможное, b) не может быть злым, тщеславным, глупым, подлым, ошибающимся, обманщиком и т. д., лишь демонстрируют гиперболический размах самомнения у людей, загоняющих мировой смысл в свои прокрустовы катехизисы. Любопытно, что они иногда проговариваются, и даже прямым текстом, как, например, зальцбургский архиепископ Иоганнес Баптист Катчталер в пастырском послании от 2 февраля 1905 года.[27] «Где, ради всего святого, есть ещё власть, подобная власти католического священника? У ангелов? У Матери Божьей? […] Католический священник может не только явить Христа на алтаре, запереть Его в дарохранительнице, снова извлечь Его оттуда и протянуть верующим для вкушения, он может даже принести Его, вочеловеченного Сына Божьего, в бескровную жертву живым и мёртвым. Христос, единорожденный Сын Бога-Отца, который сотворил Небо и Землю и на котором держится Вселенная, покоряется здесь воле католического священника.» Монополию католического священника мог бы, пожалуй, оспорить православный священник, при условии, что и православный священник в состоянии проговариваться. Честнее всего повёл себя, по-видимому, протестантизм, который, начав с лютеровского упразднения католических маклеров, регулирующих отношения сторон, небесной и земной, в конце концов привёл себя в XX веке к самоупразднению. Последним прощальным протестом протестантизма стал протест против религии, о которой священник-вольнодумец Фридрих Гогартен в 1921 году написал следующее:[28] «Из всех самонадеянностей человека наиболее чудовищной является та, которую по обыкновению называют религией. Самонадеянность её в том, что она рассчитывает прийти к бесконечному от конечного, силами конечного, и хочет преодолеть абсолютную противоположность между Творцом и тварью силами твари.»[29] Карл Барт с непоколебимой последовательностью довел этот диагноз до дальше некуда, исписав 9 тысяч страниц своей «Церковной догматики» в доказательство тезиса, что «о Боге может говорить только сам Бог».[30] Хуже всего было, впрочем, не говорение, а нежелание или неумение додумывать сказанное до конца. Инстинкт теологов подсказывал им верное решение: держаться как можно дальше от мысли. Так они и накликали себе на голову «весёлых ребят» эпохи Просвещения: смердяковых, которые, когда пришло наконец время sapere aude, уже не церемонились ни с прежними чужими непогрешимостями, ни с выставлением напоказ собственных своих. Вольтер в «Наконец объясненной Библии» 1777 года[31] потешался над высокомерным обскурантизмом эксегетов, не замечая, насколько сам он плоть от их плоти. «В разговоре женщины с змеёй нет ничего сверхъестественного и невероятного; это не чудо и не аллегория. Мы увидим вскоре говорящую ослицу, и нас не должно удивлять, что змеи, обладающие бо́льшим умом, чем ослы, способны вести гораздо более утонченные беседы» и т. д. Это поздний рефлекс парижских салонов, когда библейская змея, в окружении гораздо более искушённых дам, как раз начала брать реванш над позорящими её учёными ослами. Странно сказать, но наиболее уязвимым местом Бога теизма, его, с позволения сказать, ахиллесовой пятой стал – дьявол. Большей нелепости и нельзя себе вообразить. Бог не может ни без дьявола, ни с дьяволом, потому что без дьявола ему самому пришлось бы нести ответственность за зло, а с дьяволом – он хоть и весь добрый, зато бессильный. Дьявол, придуманный как алиби Бога, стал неопровержимой уликой против Бога. Взваливая на него все чудовищные издержки и несуразицы Творения, даже не догадывались, что заставляют Творца рубить сук, на котором он сидит! Это до странного напоминает sancta simplicitas одного нейробиолога, признавшегося как – то, что с исследованием мозга не было бы проблем, не будь сознания. Теологи, ссылаясь на Писание, говорят, что Бог есть всё. ВСЁ ВО ВСЁМ. При этом они категорически отказываются думать дальше и хоть сколько-нибудь конкретно, приличия ради, представить себе, чем могло бы оказаться ВСЁ. В прямом и переносном смысле. Как пример: могли бы теологи проверить резистентность веры и церковной догматики, скажем, на теме