Очень опасная женщина. Из Москвы в Лондон с любовью, ложью и коварством: биография шпионки, влюблявшей в себя гениев - [35]

.

Теперь не было никаких кабаре. Большевики считали их противозаконными, и чистки, которые покончили с анархистами, также положили конец подпольной ночной жизни города.

Под музыку «Коппелии», которая все еще звучала в их ушах, Локарт и Мура вернулись в «Элит». Так как Хикс все еще был в отъезде, его номер люкс был в распоряжении Локарта. Он забронировал для Муры отдельный номер, но она не спешила удалиться в него. На протяжении всей последующей недели она не часто пользовалась им.

Он писал ей стихи точно так же, как делал это для своей малайской принцессы. Муре они доставляли большое удовольствие. Были и другие вечера, когда они ходили на балет и гуляли по городу. В распоряжении Локарта был автомобиль, и он использовал его на полную катушку. С наступлением весны любимым местом стал опустевший дворец в Архангельском, находившийся к западу от Москвы. Бывшая загородная резиденция князей Юсуповых – это был идиллический уголок, маленький и изящный дворец, построенный в лесу на излучине Москвы-реки. И хотя земли поместья перешли к крестьянам, дом оставался чудесным образом нетронутым. Ни мародеров, ни незаконно вселившихся жильцов в нем не было; просто изящный дворец персикового цвета, нежилой и набитый бесценной мебелью и произведениями искусства. Вряд ли у кого-нибудь в Москве был транспорт, и в этот короткий весенний период они могли наслаждаться этим местом в безмятежном одиночестве[173].

К концу той недели Локарт и Мура перешли черту, когда романтический флирт превратился в физические узы, и оставили ее далеко позади. Они стали любовниками.

Мой дорогой…

Мура помедлила, и ее перо зависло над бумагой. Как к нему обращаться? Ну, уж точно не «Локарт», не сейчас. Она никогда его не называла иначе. Ее перо нерешительно вывело строчку, а в конце написало… Локи. Она улыбнулась.

Мура вернулась в свою квартиру в Петрограде, проведя неделю в Москве, и все еще пыталась во всем разобраться[174]. Она не могла даже решить, какой правильный тон взять в письме. «Пишу второпях, чтобы сказать тебе, что я очень и очень по тебе скучаю… Спасибо за московскую неделю. Ты себе представить не можешь, какое удовольствие я получила от нее».

Это было безнадежно – неужели она пишет одному из родственников-Бенкендорфов? Или человеку, который волновал ее больше всех других, которому она открылась, отдалась?

«Это глупо, – нетерпеливо продолжила она, – человеку с таким характером, как мой, прятать свои истинные чувства. Но ты знаешь, что я очень-очень тебя люблю, иначе всего, что случилось, просто не было бы».

Но что же именно произошло между ними? Почему она все еще не могла разобраться, что это были за чувства? Она продолжала писать, колеблясь между ролями друга и любовницы. Она обещала ему «глубокую, большую дружбу с ним, мужчиной, который любит Россию, обладает большим умом и добрым сердцем». Она умоляла его: «Не ставь меня в один ряд с другими, ладно? – с теми, кто ведет себя легкомысленно и кого ты не принимаешь всерьез, – оставь отдельное, небольшое место для меня, где я останусь надолго».

И все равно выходило как-то не так. Она была похожа на певца, который пытается овладеть новой, ускользающей мелодией и берет неверные ноты.

Оставив в стороне сантименты, Мура прибегла к своему первому инстинкту – любознательности. Она упомянула тревожные слухи о том, что вторжение немцев неизбежно и Петроград не сможет устоять. Не знает ли Локарт, придут ли немцы?

Сбиваясь, она вернулась к небрежному тону, привычному для нее, тону, которым она разговаривала с друзьями. «Надеюсь, что смогу приехать еще на Пасхальной неделе[175]. Я со страхом и нетерпением жду ее… Ну, до свидания – или лучше au-revoir. Береги себя. Напиши, что привезти. Я не могу взять твою шляпу, так как ты не дал мне ключ».

Она подписалась «Люблю и целую. Мура»[176].

Пройдет еще немного времени, прежде чем она поймет, как петь эту незнакомую песню, как выражать то, что она чувствует. Что касается самих чувств, она так и не научится полностью управлять ими или полностью понимать их.

В то время как связь между Мурой и Локартом делалась все крепче, напряженные отношения между их странами приближались к точке разрыва.

23 апреля, на второй день после приезда Муры в Москву, в столицу прибыл новый посол Германии граф Вильгельм фон Мирбах, чтобы приступить к своим обязанностям. Локарт пришел в ярость, узнав, что большевики реквизируют сорок гостиничных номеров в «Элит» для Мирбаха и штата его служащих, большая часть которых находилась на тех же этажах, что и комнаты Локарта. «Белый от гнева» (и, наверное, охваченный сильными чувствами, навеянными присутствием Муры), он пошел к заместителю Троцкого Чичерину жаловаться. Получив от него извинения, но не удовлетворенный, Локарт связался с самим Троцким (его пришлось вытаскивать с заседания, чтобы поговорить с ним по телефону) и пригрозил, что свернет свою миссию и уедет из Москвы, если Мирбах останется в «Элит». Троцкий сдался, и граф вместе со своими сотрудниками был перемещен в гостиницу рангом пониже[177].

На тот момент Великобритания имела дипломатическое преимущество перед Германией. Когда Мирбах был приглашен на первую официальную встречу, эта встреча была не с самим Лениным, а с его заместителем, и ее тон был «кисло-вежливым»