Очень недолгая сенсация - [27]

[18] во Франции, вокруг которого растут виноградные лозы, — нечто вроде джентльмена-садовника, а это просто потрясающе. Но она решила не обсуждать с ним вопросы виноторговли на случай, если это не так.

— Простите, что я спрашиваю, — вдруг сказал Садовник после нескольких трепетных минут наедине с Искусством, — но в перерывах между вашим пребыванием… или, точнее, не-пребыванием в роли речной нимфы, вы где-нибудь живете?

— В Сент-Джонс-Вуде, — ответила Дженни, не подумав.

— А, понятно, лесная нимфа. Тогда я задам еще вопрос: бывает ли у дриад Сент-Джонс-Вуда когда-нибудь завтрак?

— Да, разумеется, — улыбнулась Дженни.

— Расскажите мне, — попросил Дерек, — об этом все.

— То есть, что я ем на завтрак?

— И пьете, и рассматриваете, и от чего отказываетесь, и воротите нос, а чего съедаете две порции.

— По разному. Обычно я съедаю грейпфрут, и тост, и омлет, и джем, и яблоко. И, конечно, кофе.

— Мне сегодня не везет, — сказал Дерек. — Я надеялся, вы скажете: апельсин, и булочки, и крутое яйцо, и масло, и банан. И, конечно, молоко.

— Да? — в замешательстве пробормотала Дженни.

— Если бы вы это перечислили, мы бы открыли вон ту хозяйственную сумку и посмотрели бы, что нам туда положили.

— О! — восторженно воскликнула Дженни. — Вы приглашаете меня позавтракать?

— Непременно, как говорят у нас в Америке.

— А вы были в Америке?

— И да, и нет, — сказал Дерек.

— Либо были, либо нет, — рассмеялась Дженни. — Разве не так?

— И да, и нет, если вы улавливаете смысл.

— Боюсь, не совсем.

— Однажды я отплыл в сторону Америки, но на борту было шестьдесят американцев, которые так много и так громко расспрашивали меня об Арчибальде, что я понял: не стоит и пробовать ужиться среди ста пятидесяти миллионов американцев.

— И что вы сделали?

— Вернулся.

— Вы хотите сказать, сразу же?

— Как только корабль повернул обратно.

— И вы совсем не видели Америки?

— Я видел Нью-Йорк со стороны реки, — восторженно произнес мистер Дерек Фентон, — когда садилось солнце, и меня никто не спрашивал, как Арчибальд выглядел в детстве, а этого достаточно. Так вы принимаете мое приглашение?

— Позавтракать? С удовольствием!

— Прекрасно.

Он выпрямился. Теперь они стояли лицом друг к другу. Она попыталась определить для себя, как он выглядит, запомнить его облик, чтобы потом, когда она уйдет отсюда и больше никогда его не увидит, можно было иногда думать о нем. Был ли он красивым или безобразным, высоким или низким? Она едва ли понимала. Она понимала только, что он нравится ей, он не может не нравиться, что, если рассказать ему о Гусаре, он все поймет, что, даже если рассказать ему о тете Джейн, он все поймет правильно. Она вспомнила о Бродяге и подумала, что он тоже, в сущности, очень мил, если узнать его получше. Дерек Фентон делал милым любого… И вдруг ей стало жарко, и она быстро отвернулась, чтобы не было видно лица, потому что ей вспомнился их разговор о водяных нимфах, когда на одну удивительную минуту в этом утреннем солнечном свете мир казался таким далеким от всего, чему ее когда-либо учили, а она вдруг ощутила что быть у него натурщицей — водяной нимфой — вовсе не ужасно, а просто, естественно и прекрасно. Теперь вдруг она поняла, что он единственный в мире человек, которому она никогда, никогда не могла бы позировать в таком виде.

III

— Это, — сказал Дерек, разбивая яйцо о носок башмака, — завтрак, а не государственное учреждение. Если я спрошу вас что-то неподходящее, просто небрежно передайте мне масло, и я буду знать, что я на скользкой почве. Хорошо?

— Да, — ответила Дженни. — Спасибо.

— Итак, грубо и в общих чертах, куда мы отсюда идем?

— Вы хотите сказать, куда я иду?

— В чьем стогу вы собираетесь ночевать сегодня?

— Ну, — осторожно начала Дженни, — я как бы иду к побережью.

— Если вы идете в том направлении, что раньше, когда мы встретились, вы доберетесь до него в Нортумберленде. Вы, случайно, не в Норвегию направляетесь?

— Нет.

— Держите масло под рукой на всякий случай. Вы убегаете от кого-то или от чего-то?.. Спасибо. И соль, если вам не трудно. — Он намазал булочку, макнул яйцо в соль и принялся жевать.

— Мне очень жаль, — сказала Дженни, умоляюще глядя на него.

— Все в порядке. Еще один вопрос, и мы сможем перейти к апельсину. Сколько вам лет, Наоми?

— Восемнадцать.

— Вы уверены, что не шесть?

— Восемнадцать, правда.

— Или шестьсот?

— Ну хорошо, на самом деле восемнадцать с половиной.

— Какая разница? Хотите апельсин?

— Спасибо.

— Если в восемнадцать лет не делать того, что хочется, то когда же? Ответ: никогда.

— Разве в тридцать нельзя?

— Мне тридцать, и я не могу делать то, что мне хочется.

— Правда не можете? — удивилась Дженни.

— Нет. Я хотел бы написать солнечный свет на воде, но не могу. Я хотел бы убить Арчибальда, но не должен этого делать. Я хотел бы… — он бросил на нее быстрый взгляд и закончил: — о, много всего. Ну хорошо, послушайте, Дриада.

— Да?

— Вы слушаете?

— Да.

— Ну, начнем. Вы собираетесь путешествовать от стога к стогу, очень хорошо. Я живу у Бассеттов, и это тоже очень хорошо. Вы представляете себе мисс Бассетт только как женщину, которая печет чудесные булочки, и думаете, что на другие добродетели ее просто не хватит. Вы ошибаетесь. Она обладает всеми мыслимыми добродетелями. Она — мать для тех, кто нуждается в матери, и тетушка для тех, кто любит тетушек. В написанном мной портрете, — сказал мистер Фентон, переходя на восторженный тон, — который висит в ее гостиной, отражены все эти качества. Даже мотив булочек проходит сквозь него — я бы сказал — мастерски.