Очаг - [10]

— Когда, когда же она вернётся домой?!

Направляясь в дом, старик по ходу сказал:

— Когда этому будет суждено.

* * *

Бабушка Джемал, жена Кымыша-дузчы, из суеверия верила, что после того, как чёрная корова посетила родной дом, обязательно должно случиться что-то хорошее. Предчувствие не обмануло старую женщину. На следующий же день после многодневной работы в поле верхом на одном коне, положив поперёк седла сверкающие на солнце лопаты, домой вернулись сыновья Оразгелди и Оразгылыч.

Семья вот уже больше недели ждала их возвращения, считая, что пора бы им уже быть дома. Как и прежде, очистка оросительных сетей и в этом году оказалась тяжёлой и изнурительной долгой работой. Но это была работа, результаты которой должны проявляться в течение всего предстоящего года. Все канавы были тщательно прорыты и очищены, и теперь в любое время вода реки, словно прирученная скотина, послушно потечёт туда, куда покажет человек, обильно орошая поля, она придёт и в село.

По привычке проснувшись рано утром, Оразгелди немного задержался в доме, пока натягивал на себя халат — дон. Тьма ещё не совсем рассеялась, на улице дул прохладный влажный ветерок, смешанный с запахом дыма. Солнце ещё не вышло из-за немного просветлившегося горизонта. Вчера вечером Оразгелди думал о посевах озимой пшеницы, посаженной в пойме реки, и решил, что с утра пораньше сходит туда, посмотрит, как поднимаются посевы.

Во дворе в сооружённом из глины очаге уже пылал огонь. Старики, которые вставали раньше всех, уже были на ногах. Бабушки Джемал не было видно, но из загона доносился знакомый приятный голос, напевающий во время дойки коровы песню, похожую на колыбельную.

Обычно утром корову доила одна из невесток, и чаще всего это была Огулджума, жена старшего сына. Но бабушка хотела, чтобы сегодня её невестки, наконец-то дождавшиеся своих любимых мужей, подольше понежились в постели. Бабушка Джемал хорошо знала, каким сладким бывает сон в объятьях любимого после долгой разлуки.

Перешагнув через высохший арык сбоку от выстроившихся в ряд урючных деревьев, Оразгелди увидел отца, идущего с другого конца участка с кумганом в руках после совершения обряда омовения перед утренним намазом. Когда они поравнялись, отец заметил осунувшееся лицо сына, вид у него был усталый.

— Что так рано вскочил, мог бы ещё немного поспать!

— Хочу дойти до реки, посмотреть, как там наши посевы зерновых.

— Мог бы дня три-четыре отдохнуть, пока усталость после такой тяжёлой работы не уйдёт! А пшеница в неплохом состоянии. С неделю назад я с детьми отвёз туда пару телег навоза, разбросал по полю.

— Ничего, удобрений посевам никогда не бывает много. Я тоже отвезу одну телегу навоза, а заодно посмотрю, что да как.

— Можно и так…

Кымышу-дузчы показалось, что его сын чем-то озабочен, что его что-то тревожит.

И хотя солнце уже появилось на горизонте и начало светать, день всё ещё был во власти ночи, несмотря на то, что сейчас кто-то невидимый схватился за край тёмно-серого покрывала, напоминающего подол женского платья и опустившегося на землю вчера вечером, и теперь резко откинул его.

В низинах между холмами Пенди, куда дневной свет проникает позже, чем в другие места, всё ещё было темно, здесь царили остатки ночи.

Прежде чем впрячь кобылу в телегу, Оразгелди решил угостить её чем-нибудь вкусным, чтобы она набралась сил. Лошадь, привыкшая к утреннему угощению, сейчас стояла, вытянув шею, всхрапывая, нетерпеливо била копытами о землю. Расставшись с отцом, Оразгелди не заставил свою алашу долго ждать, войдя под крытый соломой навес, где его ждала кобыла, снял с деревянной стойки торбу, зашёл в сарай и наполнил её овсом, принес торбу коню, после чего подошел к телеге, которая стояла, упираясь задом в стог сена, подняв длинные передние деревянные оси вверх. Эта картина создавала впечатление, будто телега собирается нанизать на свои оси остатки плывущих мимо облаков.

Вместо коня впрягшись в телегу, Оразгелди перетащил её к выходу в другом конце двора, рядом с которым была приготовлена кучка навоза. С верхней и нижней части кучки поднимался лёгкий пар, и это было похоже на горку сложенных для костра дров, под которыми только-только разожжён огонь. От кучки навоза исходил горьковатый, бьющий в нос запах.

Вернувшись в дом, чтобы взять рабочий дон и папаху, Оразгелди увидел жену. Лёжа на боку, Огулджума кормила грудью только что проснувшегося и плакавшего младшего сына Рахмангулы, успокаивая поглаживала его с любовью по спине.

— Он уже проснулся? — Оразгелди кивком головы показал на жену и сына.

— Так ведь он ранняя пташка, — ответила Огулджума, ласково гладя лоб сына.

Вообще-то Огулджума проснулась сразу же после мужа. Она собиралась выйти во двор, чтобы по привычке накормить мужа перед работой. Но проснулся Рахмангулы, и ей пришлось остаться дома.

Видя, что ребёнок снова уснул, Огулджума осторожно вынула из-под него свою руку, на которой лежала голова сына. Затем взяла ещё одну подушку и подложила под бок мальчика, чтобы он не мог скатиться в сторону.

— Я сейчас встану. Сниму с молока пенку и принесу тебе, — сказала она и поспешила на улицу.