Обжалованию подлежит - [39]

— О блокаде, — раздумчиво произнесла Ангелина Самсоновна, — о тяготах, не сравнимых с эвакуацией, я хоть сейчас готова порассказать. В качестве очевидца.

10

— Порассказать о блокаде… — повторно молвила старая ленинградка.

Поосновательней расположилась на койке, обхватила сухонькими руками приподнятые под одеялом колени и предалась воспоминаниям…

— Спускаюсь я утречком с крыши, где гасила во тьме и грохоте зажигалки, вхожу в заиндевевшую комнату, а мне навстречу из рупора передача «Говорит Ленинград». Обращение к блокадникам, стало быть и ко мне, рабочих Кировского завода. Скорее смерть испугается нас, чем мы смерти. Была я одна в пустом помещении, но закивала в ответ.

Оксана тоже кивнула, не сомневаясь, что целью рассказа было помочь ей не дрогнуть в сложившейся ситуации. Прошедшая сквозь грозные испытания старая женщина задумала на примере своих героических земляков заставить новенькую сохранить присутствие духа. Использовала и высказывание историка Карамзина.

— Еще полтора столетия назад он писал в предвидении будущего: «Мужество есть великое свойство души; народ, им отличенный, должен гордиться собою». — Говорившая тут же перешла на блокаду.

О великом подвиге ленинградцев Оксана была подробно наслышана — на то и печать, и радио, телевидение, но тут сидел человек, видевший все. Человек, самолично читавший выведенное от руки объявление, сунутое в витрину давно бездействующего продмага: «Всем гражданам! Отвожу ихних покойников на кладбище и другие бытовые перевозки».

Подробности хлынули одна за другой. К примеру, значок, жестяной жетон, изготовленный чьими-то мастерскими руками ради поддержки тех, кого гитлеровцы сдавили блокадным кольцом, надолго отрезав от внешнего мира. Жестяная ласточка держала в клюве письмо, как бы обещая вести с Большой земли, откуда в измученный город могли прорваться сквозь вражеские заслоны лишь птицы да с величайшим риском единичные самолеты.

Ежесекундный риск, неотступно преследующая опасность.

— Кто из нас выжил, — подытожила Ангелина Самсоновна, — тот закалился до конца своих дней. — Худеньким пальцем коснулась плеча Оксаны. — После всего пережитого никогда, ни при каких обстоятельствах не дрогнешь душой.

Только ли блокадники умели сохранять силу духа?

В палате, где несомненно находились и заведомо обреченные, и те, чьи последующие судьбы были неведомы даже хирургу, их личному врачевателю; в палате, где кое-кто, улегшись, укрывшись, с трудом удерживал стон, — тему страданий и немощей, словно по общему соглашению, старались не ворошить. Многие избегали ее, подчиняясь негласным правилам дисциплины, товарищества, кто-то попросту по неведению, недооценке случившегося. Могла сказаться и эйфория, которая исключает трезвую оценку именно своего положения, порождает безмятежность, беспечность.

Так или иначе, в громко ведущихся разговорах заведенный порядок старались не нарушать.

Однообразие публично обсуждаемых тем Ангелина Самсоновна объясняла примером. О чем говорят солдаты в минуты затишья? Никогда о надвигающейся опасности, никогда о подспудной тревоге. Чаще всего о том, что оставлено там, в мирной жизни.

Палата приютила в своем большинстве женщин не одиноких, они охотней всего делились воспоминаниями о брошенном доме, о детях и тех, на ком сейчас лежала забота о них. Тут уж со всей очевидностью не обходилось без эйфории. У всех заболевших без исключения прежняя, добольничная жизнь протекала наподобие волшебного сна. Не было ни в чем никаких затруднений, воистину жилось, как в раю!

Схожие чувства подступали к Оксане в войну, особенно в эвакуации. Брошенная квартира, оставленное место работы, знакомые улицы, переулки — все сделалось недосягаемо притягательным. Прошлое, довоенное воспринималось сплошь безмятежным. Память не удержала ни ссор с Петром, ни размолвок у себя в коллективе. Позабылись служебные неполадки, сложности быта, а у кого он прост, коли появился малыш? Неустанно всплывало перед глазами дразнящее зрелище домашней стряпни: горячие, со сковородки, котлеты и блинчики, густой наваристый суп. И чистая, твоей семье принадлежащая комната. И ванна с колонкой — только зажги фитилек! И щедрое освещение города. Как можно было все это не ценить! Все блага тогда воспринимались как должное.

Вот и теперь в окружении стен мышиного цвета все сильнее охватывает тоска. Где она, нормальная жизнь? Далеко где-то там — за чертой.

— Пропащее дело, если не взять себя в руки, — сказала Ангелина Самсоновна. — Отнеситесь разумно к любым деталям обследования, наберитесь терпения. Напрочь отбросьте брезгливость, стеснительность, они в сложившейся ситуации помеха, балласт. Надо так надо. Уважайте действия персонала. — Указания давались непререкаемым лекторским тоном, Оксана принимала их к сведению. Хотелось разобраться в деталях, да возникла вдруг перепалка — вспыхнула, словно сухие ветки, брошенные в костер.

— Галдеж всегда начинают приезжие, — недовольно отреагировала старая ленинградка, — а там и наших, коренных, не уймешь.

Оксане уже было поведано, что неказистый стационар является всесоюзным, принадлежит Академии наук СССР. Стекаются сюда из разных городов и республик — откуда пришлют. В их, самую большую, палату кладут в основном на обследование, на подготовку к операции (сроки подготовки различные). Случается, доставляют сюда же из послеоперационной палаты (кивок в сторону Зои). Большого порядка не жди, покуда больницу не перебросят в новые корпуса. Великое будет на весь Союз достижение — вот где создадут подходящие условия для больных! Конечно, посетителям ездить за город, на Песочную, будет утомительнее, чем на Каменный остров, особенно тем, кто в Ленинграде ютится на птичьих правах. И тем, кому следует неотступно быть при больном, коли случай сугубо тяжкий (опять же кивок в сторону Зои, укрывшейся с головой).