Обжалованию не подлежит - [15]

* * *

Кому из нас не хотелось видеть себя поднаторевшим, не лишенным сарказма, мудрой бывалости в свои исконные двадцать пять лет? Увы, но моя неопытность была безграничной.

Говорил я долго и сбивчиво… Я не защищал его… Мне хотелось очень немногого, чтобы люди, сидящие в этом сдавленном и душном зале, чуть-чуть отчетливее разглядели человека за бутыльчатым колонником скрипучей перегородки, разглядели подсудимого.

— Что может быть весомее, чем собственная жизнь? — спросил я у зала и сам себе ответил: — Ничего.

Моя речь могла показаться непоследовательной, доводы весьма относительными. Видимо, так оно и было.

Я говорил, а меня неотступно преследовала мысль: «Все мишура. Песок. Ты не сказал главного, чего-то очень значительного. Твои слова никого не убеждают. Посмотри в зал. Он безмолвствует… Я смотрел в зал и не видел ничего, кроме розоватого колыхающегося тумана. Ты думаешь — это тишина. Нет — это безразличие к твоим словам. Это провал. Какая глупая затея быть общественным защитником. В самом деле, кого может удивить жизнь? Удивляет лишь смерть.

«Тогда на собрании актива, он произнес подобную фразу… Хотел сказать главное, все время думал — надо сказать главное, и вот не сказал. Глупо».

Почему вдруг актив? Мне трудно ответить на этот вопрос. Подсудимый признал себя виноватым. Речь защитника по существу бессмысленна. А значит, всё то, что ты говорил или еще скажешь, чревато нелепым вопросом: «Зачем?»

Существуют жизненные ситуации, в которых человек обретает свое я. В такие минуты все происходящее вокруг тебя второстепенно, ибо твой интерес в человеке, которого ты раз и навсегда определил умным или глупцом, решительным или трусом.

Подобные активы мало чем отличаются один от другого… Строителей вечно критикуют.

Николай не собирался выступать. Назвали его фамилию, зал привычно гудел, мы переглянулись, а он как ни в чем не бывало встал и быстро пошел к трибуне…

— Есть вещи, о которых не принято говорить вслух, — сказал Николай, и зал словно ошпарило тишиной. — Зачем существует критика? Вопрос риторический, и тем не менее я его задаю.

С точки зрения общепринятых норм доклад был критическим. Суть в другом: критика бессмысленна.

Кончился еще один актив. Мы не спеша поднимемся со своих мест, перекурим в коридоре, не спеша разойдемся и так же не спеша обо всем забудем. Придет время следующего актива — все повторится сначала. И только в привычной критической обойме Иванов заменит Петрова, а Сидоров — Решетова. Вы думаете, это кого-нибудь удивит? Никогда! Так было до нас, существует ныне и будет после. Кого мы обманываем?

План выполнен на 101 процент, так утверждает докладчик. Может быть, кому-то из присутствующих не известно, что тридцать процентов принятого жилья будет сдано в эксплуатацию лишь в конце следующего месяца. Разве об этом не знает секретарь областного комитета партии, заместитель председателя горисполкома, разве об этом не знали их предшественники?

То, что началось в зале, доступно лишь пониманию строителя… Сказанное касалось всей сути нашей работы. Он не был дипломатом.

Фролов, начальник стройки, сидел ближе всех к трибуне. Неожиданно он встал, взял в руки микрофон и трубно пробасил:

— Будем сдержанны, на трибуне строитель, и, как показала практика, неплохой строитель.

Слова начальника строительства лишь подхлестнули зал.

Николая обвиняли в мальчишестве, демагогии, карьеризме. Мой словарный запас исключает возможность передать все реплики зала и за его пределами. А он стоял и ждал.

— У вас все? — спросил председательствующий.

— Нет, у меня еще семь минут, согласно регламенту…

Зал затихал трудно. А он продолжал говорить, словно прошел этот гул насквозь, оставил его позади и сейчас стоял перед тишиной, видел тишину и в нее говорил.

— В подобной практике преступно винить только строителей. Она складывалась годами. Наше неуемное стремление рапортовать о перевыполнении планов наносит не только материальный ущерб. Оно парализует нашу мораль… Если правило становится исключением, а нарушение закона правилом — значит, мы присутствуем при рождении иного, порочного правила, и к его рождению причастен каждый из нас.

Неработающий лифт, отсутствие нормальных подъездов к дому — дискредитация не только строителей, хотя и их тоже.

Я хочу вам прочесть некоторые письма. Не спешите отнести их авторов в разряд обывателей.

Прошло семь, десять, пятнадцать минут, а он все говорил, письма ворохом топорщились на трибуне, и к тишине не надо было призывать. Никто не заметил, как письма были отодвинуты в сторону и твердый хрипловатый голос невозмутимо стал излагать принципы сетевого графика.

Председательствующий уже дважды напоминал о регламенте, но зал упорно отвечал недовольным гулом: «Пусть говорит». Все когда-то становится обыденным. Самое дерзновенное в прошлом не минует участи повседневной практики в будущем.

Сетевые графики не более чем производственный термин. Теперь это суть любой стройки, ее жизнь. А тогда было началом, загадочным, дерзким началом.

…Да…а, это была удивительная речь. Выступавший ничего не доказывал, никого не оправдывал.

— Сначала были мы, — говорил защитник, — каждый в отдельности. Потом мы — все вместе. И Николай тоже был… Не всегда замечаешь того, кто рядом. Тем невероятнее кажется открытие. Оглянулся — и не веришь собственным глазам. Человек стал больше, чем просто один из нас. Всем нам дано быть нужными людьми, но не всем — необходимыми. Ему, Николаю Климову, это дано.