Обыкновенные инциденты - [5]

Валерке, сыну Леонида, — четырнадцать лет. Валеркина мать, молодая еще женщина, бросила их. Они живут вдвоем. И постоянно конфликтуют.

— Правильно сделал. Мы где живем? В Соединенных Штатах Америки, штат Нью-Йорк. Это не Симферополь, нужно говорить по-английски, — поддержал я начинание Валерки.

— Ты такой же мудак, как Валерка! На хуя же мы — он русский и я русский — будем говорить по-английски?

— Ладно, мистер Косогор, оставим тему, а то поругаемся…

Мы запарковали «олдсмобиль» под полуразвалившимся мостом, в тени густо заплатанных сараев и вылезли из него.

— О! Беленькие! — прокричали радостно пробежавшие мимо черные дети.

Со всех сторон на нас были обращены черные физиономии. Я почувствовал себя гориллой в Централ-Парке.

— Вынь дрель из портфеля! — приказал Косогор. — А я возьму в руки амперметр!

— На кой хуй! — удивился я.

— Как на кой хуй, дурак? Чтобы им сразу было видно, что мы рабочие, работать к ним приехали.

Я вынул дрель, и мы пошли — портфели во всех руках, дрель у меня под мышкой — к госпиталю. Только тут я заметил, что Леонид приготовился к визиту в Гарлем. На нем была не шляпа, но дешевая засаленная кепка с козырьком, наподобие бейсбольной. Из-под полупальто торчали штанины рабочего комбинезона.

— Вы хитрый. Замаскировались…

— А ты как думал… — Леонид загоготал, довольный. — Как на фронте. Выпал снег — интендант выдает всем белые маскировочные халаты.

— Что же вы из окружения прямо в лагерь угодили? Не помог вам маскировочный инстинкт. Хуево замаскировались.

— Потому что начальство говно. Власов был мудак, и Сталин был мудак. Мой же батальон со Власовым не остался, мы вышли из окружения… А Сталин, сука, не разобравшись, нас в лагерь…

Оказалось, что Барни и Борис поставили недостаточно толстый лист свинца на дверь, отделяющую техника от облучаемого пациента. Леонид был очень доволен. Потому что это не он устанавливал аппаратуру.

— Скажи ему, — Леонид ласково глядел на черную тушу техника, в туше было не менее 300 паундов, — что он прав, голубчик, что при таком расстоянии нужна прокладка в два раза толще. Я ему поставлю прокладку, какую нужно, пусть он не волнуется. Где у них тут телефон?

Мы проработали у них три дня. Вместо двух. Они, мне показалось, полюбили нас там, в Гарлемском госпитале. За что? Я думаю, мы сошлись характерами. За то, что мы были easy going[5], как и они. За то, что мы кричали (Леонид был глуховат), смеялись и ругались во время работы. Особенно им нравился Косогор. Они считали, что мы отец и сын. «Твой father is very good man[6],— сказал мне техник-гора Джек, — веселый!» Иногда я замечал, что несколько черных стоят неподалеку и внимательно прислушиваются к нашему русскому трепу. И вдруг хохочут.

— Это идиш? — спросила меня однажды черная девушка на голову выше меня, возбужденное личико черным солнцем пылало над халатом, от обилия грудей распирало кофточку.

— Какой идиш! — понял Косогор и рассердился. — Евреи говорят на идиш, а мы — русские. Скажи ей, что наш — русский язык. Рашен! — Леонид важно ткнул себя пальцем в грудь. Открыл рот и, поймав себя за язык, вытянул язык изо рта. «Рашен!»

Пытливые исследователи нравов, мы с Косогором обнаружили, что и в африканской деревне налицо классовые и биологические противоречия. Один из докторов, заведующий именно тем отделением, к которому был приписан рентгеновский кабинет, был белой вороной. Когда он появлялся, обычный шум, в котором они работали, стихал и мы видели, что все они нервничают.

— Он хочет быть как белый человек! — сказал мне брезгливо Джек, указывая на спину уходящего зав. отделением. — Что за глупый тип!

— Черные, как мы, русские, — философствовал Леонид, завинчивая шуруп. Мы закрывали свинец панелью. — Любят попиздеть, сидя с бутылочкой, пошуметь. Хуй среди них наведешь строгую дисциплину. Белые американцы вкалывают, загоняя себя до разрыва сердца, и хотят, чтобы и черные так работали. Производительность труда чтоб выдавали… А черные хотят ближе к своему темпераменту жить…

— И правильно, — поддержал я. — Почему все должны как безумцы вкалывать? Почему предполагается, что вкалывать — это хорошо? И в Союзе все бессмысленный труд восхваляли, и здесь Трудолюбие — главное достоинство. Трудись как идиот, на склоне лет очнешься — а жизни нет. Ебаный белый человек, Леня, умудрился испортить жизнь всем остальным людям на планете. Всем навязал свой способ жизни. А черным, да и многим русским, приятнее жить беднее, но не спеша, с бутылочкой, на солнышке… Если бы статистику провели, попытались узнать, кто счастливее, какой народ, я думаю Гарлем или ваш Симферополь, где тоже народ не очень-то разбежался вкалывать, оказались бы счастливее…

— Тебе лишь бы не работать, лодырь, — Леонид ухмылялся, глядя на меня снизу вверх, из-под кепки, стоя на коленях у стены, — ты тут же теорию придумаешь, базу подведешь.

— А на хуя мне работать? — сказал я. — Рокфеллером я все равно не смогу стать. Автомобиль мне на хуй не нужен при моей близорукости. Да и если его заиметь, куда бы на нем ни поехал, везде будут все те же Соединенные Штаты…

Барни смотался на неделю в Бразилию и пригнал оттуда кораблем тысячу пятьсот велосипедов. Велосипеды сгрузили в барак «Б энд Б». Барни ходил вокруг велосипедов, забитых в рамы по десять штук в каждой, довольный. Мы с Косогором возились поблизости. Косогор пытался собрать из двух никуда не годных рентгеновских аппаратов один годный.