Объятье Немет - [8]

Против обыкновения, на площадке его никто не встретил. Матери прислуживали три девушки, и обычно одна из них брала на себя роль проводницы. Надми могла услышать шаги еще у подножия лестницы, такой острый был у нее слух, но доставшийся по наследству обычай следовало блюсти. Выйдя замуж за чужестранца, мать не переняла его уклада жизни. Не переняла почти что ни в чем.

Это разделяло родителей очевидней всего, но Ати видел, что суть в другом. До этого дня ни разу не пытался подобрать слов, которые выразили бы ее, и, конечно, не сумел подобрать сразу. Он, впрочем, пришел сюда не за тем.

Благоуханный воздух вокруг стоял тих и прохладен. Резной орнамент вился по арке, а коридор за ней уводил вглубь. И Ати вошел.

Мимо драпировок, мимо спускавшихся с потолка цепочек, по желто-красным циновкам. Все это не было частью комнат впереди, истинной частью, только предваряло их, самое большее — не противореча. Как будто требовалось что-то, что служило бы границей.

Каждый раз, проходя по этим циновкам, Ати пересчитывал полосы. Желтых было на одну больше, и это упорно казалось ему неслучайным. Казалось предтечей. А потом он поднимал взгляд и был уже внутри.

Лазурный, зеленый — тот, что восходит к молодой траве, — и желтый, соломенно-желтый, цвет той же травы солнечного посмертия. Ати, как сборщик шепти, смотрел всегда и во всем на цвета. Здесь в убранстве их было всего три, но каких ярких, чудесных каких. На входе в комнаты матери он всегда замирал.

— Ты пришел, — сказала она и поднялась с подушек.

Ати склонил голову: потому что этого требовал обычай и потому что того же требовали чувства, и прошел вперед. Но не он один. Мать спустилась с возвышения навстречу.

— Атех, — положила ему на плечи руки. — Атех, — провела ладонью по груди.

А потом отстранилась: и телом, и душой. Ати знал, что больше она не прикоснется к нему до самого расставания.

— Да, ведь ты звала.

Год шел за годом, и вот он уже стал выше ее. Никогда прежде не сознавал этого так остро.

Редкого для ее народа льняного цвета волосы мягко спускались по плечам матери. Однако в тонких чертах мягкости не было, и твердо, ясно зеленели глаза. Из зеркала на Ати смотрело очень похожее лицо, но он не находил в себе ее строгости. В движениях же и вовсе не было сходства. Худая даже в ее возрасте, очень миниатюрная, Меана Ти-це не делала, казалось, ни одного случайного жеста.

Но как же легка при этом была. И словно воспоминанием о чем-то до сих пор изящна.

— Расскажи мне, — повлекла она его за собой, снова села на подушки. Лазурная ткань платья волной легла у ног. — О том, что случилось вчера и сегодня.

— Ты спрашиваешь о… дяде? — слово все еще давалось Ати с трудом.

— Да. Я спрашиваю о Лайлине Кориса. Что он умер, я знаю. Но зачем приехал сюда? Этого мне не расскажет никто, кроме тебя.

Ати вспомнил слова Зарата, с которыми про себя согласился, но этот разговор требовал совсем других слов.

Мать терпеливо ждала.

— Я тоже не расскажу тебе много. Он приехал, потому что был болен. Смертельно, как он сам знал. Кажется, там, где дядя жил, о нем совсем некому было позаботиться. Поэтому, когда час пришел, он поехал к своему брату. — Ати замолчал. — Но не дождался его.

Она кивнула — как кивают мелким, незначительным совсем вещам. Это было так свойственно ей, и все равно покоробило Ати. Словно произошедшее не заслуживало ее сочувствия, словно было ничуть не интересно ей. Но именно сочувствия он и не встречал от нее никогда.

— Чем он болел? Лайлин сказал тебе?

— Нет. Сказал только, что не заразит меня. — Он помолчал и все-таки не сдержался: — Но выглядел страшно.

— Знаю. Я видела.

Ати взглянул на нее во все глаза.

— Пока тебя не было, я спускалась. Девушки очень напуганы. Жаль, что он не дал тебе объяснения, я не встречала подобного раньше. Что ж, примем его слова на веру. И понадеемся, что он не ошибся. И не солгал.

Солнце широкой полосой заливало комнату, и зеленые, желтые, лазурные предметы обстановки казались в нем еще ярче. Умело расставленные, такие знакомые. Маленький инкрустированный изумрудами тигр скалил острые зубы, коса к косе спускались плети балконных растений: наружу, но и вовнутрь.

— Зачем ему было бы лгать? — не понял Ати.

Но она как будто не слышала.

— Это по его поручению ты уходил? Где ты был, Атех?

— У Меддема Зарата.

Ати так редко замечал в ней даже тень удивления, что сейчас мог упустить вовсе.

— Он хочет, чтобы его хоронили по обряду варази?

— Да. Написал письмо для швеца. На закате его заберут и вернут через неделю. Отец уже должен будет приплыть…

Он мог бы добавить то немногое, что еще знал: например, о просьбе дяди похоронить в семейной гробнице, но не стал. Потому, что не хотел волновать мать, и потому, что в глубине души считал, будто взял на себя обязанность защищать мертвеца. А Ати не был уверен теперь, не наложит ли она запрета.

Противоречие, рожденное этими двумя только на вид схожими побуждениями, смутило его. Есть еще достаточно времени, решил он, приготовления могут и подождать. Тем более что погребение не потребует пышных церемоний. Не потребует, кажется, почти никакой.

— Я приду, когда его вернут к нам, — пообещал Ати, чтобы отогнать неприятное чувство.