Объясняя постмодернизм - [55]

Для Франкфуртской школы Фрейд дал возможность использовать психологию, прекрасно подходящую для диагностики патологий капитализма. Как мы знаем от Маркса, капитализм определенно основан на эксплуататорской конкуренции. Но современное капиталистическое общество принимает форму технократии, направляющей свои конфликтные силы на создание машин и корпоративных бюрократий. Эти машины и бюрократии предоставляют среднему члену буржуазии искусственный мир порядка, контроля и благ цивилизации. Дается это за очень высокую плату: люди капитализма все более дистанцируются от природы, становятся все менее непосредственными и креативными. Кроме того, они все меньше догадываются о том, что контролируются машинами и бюрократиями, как в физическом, так и в психологическом смысле, и о том, что кажущийся комфортным мир, в котором они живут, это маска, под которой бурлит пучина безжалостной борьбы и соперничества[287].

Маркузе объяснял, что портрет капитализма, предложенный Франкфуртской школой, отражает ту реальность, которая предельно ярко выражена в наиболее развитой капиталистической стране – Соединенных Штатах Америки.

Рассмотрим пример – среднестатистического американского работягу по имени Джо (Джо с упаковкой из шести банок пива). Джо работает как низкоквалифицированный техник в компании по производству телевизоров, входящей в состав телекоммуникационного конгломерата. Будет ли у него работа завтра, зависит от спекулянтов на Уолл-стрит и от решений корпоративного руководства, находящегося в другом штате. Но Джо не понимает этого: он просто ходит на работу каждое утро с легким чувством неприязни, тянет за рычаги и нажимает кнопки так, как ему было сказано машиной и боссом, занимаясь массовым производством телевизоров до окончания рабочего дня. По дороге домой он покупает упаковку из шести банок пива – Аругой массмаркет продукт капиталистической коммодификации – и после ужина с семьей он плюхается перед телевизором, ощущая наступление легкого наркотического опьянения от пива, в то время как комедийные сериалы и рекламные ролики рассказывают ему, что жизнь прекрасна и невозможно желать чего-либо еще. Завтра будет еще один день.

Джо – это продукт. Он – сконструированная часть принудительной и дисфункциональной конкурентной системы, которая покрыта лоском порядка и комфорта[288]. Он не подозревает о разрыве между видимостью комфорта и реальностью принуждения, не понимает, что он винтик в искусственной технологической системе, – не понимает оттого, что плоды капитализма, которые он производит и, как ему кажется, с удовольствием потребляет, вытягивают из него жизненную энергию инстинктов, делая его физически и психологически инертным.

Итак, Маркузе предложил новому поколению будущих революционеров объяснение того, почему капитализм в 1950-е и начале 1960-х казался миролюбивым, толерантным и прогрессивным, хотя, как точно знал каждый хороший социалист, он не может таким быть, и почему рабочие были такими неутешительно нереволюционными. Капитализм не просто повергает массы в состояние угнетения, он также подавляет людей в психологическом, а точнее, в психоаналитическом смысле.

Но все еще хуже, так как в той степени, в которой Джо способен думать о своей ситуации, он слышит, что его мир описывается в терминах свободы, демократии и прогресса – словами, которые имеют для него лишь призрачное значение и которые были искусно изготовлены и скормлены ему апологетами капитализма, чтобы удерживать его от глубоких мыслей о своем истинном существовании. Джо – это «одномерный человек», запертый в «тоталитарной вселенной технологической рациональности»[289], позабывший второе реальное измерение человеческого существования, где находятся истинные свобода, демократия и прогресс[290].

При достижении капитализмом этой циничной стадии развития, на которой капиталистическое угнетение замаскировано благочестивым лицемерием, разглагольствующим о свободе и прогрессе, капитализм становится еще более циничным в силу того, что он может нейтрализовать и даже ассимилировать любое инакомыслие и критицизм. Создав монолитную технократию – машины и бюрократии и массового человека и корыстную идеологию, – капитализм может притвориться, что он открыт критике, позволяя некоторым радикальным интеллектуалам мыслить иначе. Во имя «толерантности», «широты взглядов» и «свободы слова» некоторым одиноким голосам будет позволено возражать и бросать вызов Левиафану капитализма[291]. Но все прекрасно знают, что из критики ничего не выйдет. Даже хуже, видимость открытости и толерантности будет служить только на руку капитализму. Следовательно, капиталистическая толерантность – это вовсе не настоящая толерантность, это «репрессивная толерантность»[292].

Так был ли ранний пессимизм Хоркхаймера обоснованным? Был ли урок, преподанный тридцать лет назад, все еще актуальным и перспектива наступления социализма совершенно безнадежной? Если капиталистический контроль способен переварить даже возражения своих самых непреклонных критиков, какое оружие остается для революционера?

Если у социализма есть шанс, ему нужна более экстремальная тактика.