Объяснимое чудо - [5]

Он так и заявил: «дурацкие игры». Ясное дело, Флориан был сектантом. Нечто в таком роде Ханс ему тогда, кажется, и сказал, потому что Флориан после этого несколько дней вообще с нами не разговаривал. Видно, задели больное место, он ведь вечно упрекал себя, что было время, когда он вел себя как сектант. Короче, спустя неделю, которая прошла в самых бурных дискуссиях, когда мы голосовали за предложение Ханса, Флориан с ворчанием, но тоже поднял руку: «Принято единогласно».

Тут уж, знаете, нам пришлось потрудиться, ведь согласно «шахматному постановлению» мы не только должны были под руководством Ханса заниматься каждый вечер изучением дебютов и эндшпилей, оно дополнительно обязывало нас «развернуть культурную работу с целью ликвидации односторонней ориентации последней исключительно на игру в шахматы». И мы развернули, да еще как!

Мы организовали кружок по изучению Гёте и Гейне, начав не с чего-нибудь, а сразу со второй части «Фауста». Мы отыскали певцов и поэтов, художников и декораторов и осуществили великолепную постановку «Белого коня»[1]…

Мы создали футбольную команду и нечто вроде «Общества по распространению научных знаний». Мы делали все, чтобы остановить шахматную эпидемию, и одновременно тренировались к будущему чемпионату. Вилли, который в таких вещах разбирался, утверждал, что это диалектика.

Финал Большого кубка «обоза праци» («обоз праци» значило «рабочий лагерь», а кубок представлял собой вазу для цветов, происхождением которой лучше было не интересоваться) назначили на пасху, поэтому в ту весну спать нам шестерым приходилось мало. Ханс требовал, чтобы варианты испанской защиты или защиты Нимцовича выучивались назубок лучше чем когда-то школьные теоремы, да и все остальное, как мы считали, без нас бы заглохло. Поэтому, когда мы не были заняты Алехиным или Капабланкой, то сидели по углам и учили роли или подыскивали наглядные примеры для иллюстрации «научных докладов».

Да, то был, поверьте, адский труд, и, если бы Ханс постоянно не напоминал нам, что принятое решение надо выполнять, не знаю, что бы из этого вышло. Хуже всех по-прежнему было с Флорианом. Он мог, например, репетируя отрывок с хором лемуров во время погребения Фауста — о сольной партии он и слышать не хотел, — разразиться проклятиями в адрес «уклонистов». Занимался он с постоянным внутренним протестом, и по теории Вилли это тоже была диалектика.

«Революция всегда идет прямым путем! — говорил Флориан. — Всякие уловки — метод реакционеров. Мы врага встречаем лицом к лицу и не отступаем перед ним!»

Но это были одни разговоры, а когда в отборочных играх наша маленькая команда садилась за доски, он добросовестно сражался, потому что принятое решение есть принятое решение. За доской его не посещали блестящие идеи, как Ханса или Мартина, нашего пастора, ему чужды были наивные хитрости, которые пытался применять я, но он, хоть и злился на это недостойное занятие, играл всегда спокойно, вовремя вспоминал что нужно из теории, короче, он справлялся с «дурацкой игрой» как с неприятной, но важной работой и набрал для нас много очков.

Так мы добрались до финала; противниками нашими были, как и следовало ожидать, офицеры. Однако еще до начала решающего матча возникли новые осложнения. Не знаю, что это вдруг стукнуло Хансу в голову, но только накануне решающей битвы он вдруг взобрался на стул в шестом бараке — он вел там дискуссию об уничтожении монополии на образование — и заявил, что все эти, которые, кроме шахмат, ничего не видят и думают, что мозги проверяются только на шестидесяти четырех клетках, пусть приходят завтра утром в клубный барак и там своими глазами увидят, как мы, такие же, как они, простые солдаты и рабочие, побьем офицеров.

Насмешки и издевательства, посыпавшиеся на него в бараке, — это были еще цветочки по сравнению с тем скандалом, который устроили Хансу мы. Что это он себе думает? До сих пор мы продвигались вперед медленно и незаметно, и никто не удивился тому, что мы вышли на второе место. Ясно ведь, что после офицеров какая-нибудь команда должна была занять второе место. Если бы мы и проиграли офицерам, в этом не было бы ничего особенного. Во всяком случае, до сего момента. Но теперь… Теперь выиграть надо было обязательно, иначе с нами всё. «Гляньте-ка на этих хвастунов, на этих выскочек, они офицеров побить хотели, ха, ха!»

Ну и тут, конечно, снова Флориан! Флориан был в ярости. Это же надо, чтобы именно ему так повезло: Ханс и толстый капитан Цандер — капитаны наших команд — договорились, кто с кем будет играть, и Флориану достался «полполковник». Этого полковника звали «полполковником», потому что он потерял погон и теперь гордо носил оставшийся, слегка приподнимая плечо. Его приняли в команду больше из уважения, потому что он отнюдь не был мастером. Как объяснил капитан Цандер, полковник просил дать ему в противники кого-нибудь постарше. Постарше был Флориан.

«С этой штабной крысой, — кричал Флориан, — с этим юнкерским отродьем я должен сесть за один стол, да еще в игры играть! Вот до чего может довести человека дисциплинированность и ваш оппортунизм. Поставили бы меня рядом с ним на трибуну, собрали бы весь лагерь и устроили дискуссию, я б ему показал! Так нет же, я должен с ним играть! Жать ему ручку: «Пожалуйста, господин полковник, у вас первый ход!» Может, мне с ним и в кегли прикажете играть? Вот до чего можно докатиться, если идешь на уступки, если, вместо того чтобы атаковать, пятишься назад. Бить их надо, и все тут!»