Обвиняется кровь - [45]

Фефер последовательно разрабатывает тему участия Жемчужиной в преступлениях ЕАК. Таково требование Инстанции к следствию. В подкрепление своих слов, якобы произнесенных Михоэлсом, приводится свидетельство живого Вениамина Зускина, сказанное будто бы Феферу на похоронах Михоэлса. Фефер свидетельствует: «Жемчужина и в разговоре с ним (Зускиным) по поводу смерти Михоэлса высказала мысль, что это не случайность, его специально убили. Я спросил Зускина, кто убил, — продолжает Фефер. — Зускин отвечал, что Жемчужина прямо не сказала, но из разговора у него сложилось мнение, что в убийстве Михоэлса повинна советская власть. Таким образом, — заключает донос Фефер, напомнив, что подстрекательство Жемчужиной тут же было подхвачено Зускиным, Шимелиовичем и Брегманом, — смерть Михоэлса была пущена в оборот для наших преступных целей».

Я привожу показания Фефера, не сомневаясь в его авторстве; они лживы, но это ложь объятого страхом доброхота. За ними — страх целой жизни, служебная привычка. Творцом этой почти вдохновенной лжи оставался он сам, он писал этот «роман» искушенной рукой. Мог не знать многого, всего «еврейского проекта» и тайных его пружин, не видеть, кто потребовал принести в жертву Жемчужину и ограничится ли дело ею или «разоблачение» настигнет и Молотова; боясь и подумать о многом, Фефер решал посильные задачи, решал их с ошибками, которых по торопливости не замечала следчасть МГБ. Так, ошибкой было приписать Жемчужиной заявление о «выселенных татарах» уже в январе 1944 года[74] или ее прямые намеки (на похоронах Михоэлса в январе 1948 года) на антисемитскую нетерпеливость Сталина. Умный и осмотрительный человек, столько лет проживший рядом с осторожнейшим Молотовым, не совершит такой глупости.

Неужели же за «крымским проектом» — пустота? Пусть американские эпизоды торга Крымом — дурно сочиненный детектив, блеф, но было же и другое: Северный, степной Крым, еврейские колонии и колхозы и еврейские колонисты, оказавшиеся дельными земледельцами. Там — брошенные при эвакуации дома, школы, опустевшие улицы поселков, старые кладбища и новые захоронения — могильные рвы и ямы, куда гитлеровцы сбрасывали сотни и тысячи убитых евреев. В архиве ЕАК сохранились отнюдь не секретные письма на имя Сталина и на имя Молотова. Никто и никогда уже не ответит нам, открыл ли Абакумов своим двум агентам, что «крымский проект» только подсадная утка, фальшивый манок, или уверил, что дело верное, нужно поторопиться, не опоздать, уже и наверху удивляются, чего медлят евреи…

Было, было такое документально подтвержденное посягательство на Крым, ничем от него не отмахнуться, все должно быть тщательно исследовано.

Фефер понимал, что серьезным, социально напряженным темам особое правдоподобие и укорененность придают ирония и комические подробности. В конце марта на допросе у полковника Лихачева Фефер не без юмора припомнил, что в тесном кругу членов президиума ЕАК распределялись… министерские портфели будущего еврейского государства в Крыму. «Наш президент!» — говаривал, мол, Шахно Эпштейн, льстец и агент госбезопасности, указывая на Михоэлса (Михоэлс и тут как манекен, как кукла из музея мадам Тюссо, им вертят, на него лгут, его наряжают, сам же он безгласен, как и надлежит мертвому!).

«— Михоэлс — президент крымской республики! Премьер-министром Шахно Эпштейн намечал себя; Шимелиович — министр здравоохранения; Трайнин Аарон Наумович — министр юстиции; Квитко — министр просвещения; Галкин — заместитель министра просвещения; Маркиш — председатель союза еврейских писателей; меня, — завершил обзор Фефер, — Эпштейн прочил председателем комитета по делам искусств.

— Не скромничайте, Фефер, — заметил полковник Лихачев. — Вам был обещан пост министра иностранных дел.

Принимая игру, на ходу меняя шутливый, ернический тон, Фефер ответил:

— Лично со мной такого разговора не было».

Изобретение Фефера — импровизированное правительство «еврейского» Крыма — привилось: его несостоявшихся министров пытают с пристрастием, требуют признания. С течением времени «совет министров» и самим заключенным перестает казаться призраком: в бреду бессонных ночей, в отчаянии и прострации можно вдруг забыть, откуда пришла провокация и какая ей цена. Показания Фефера используются широко, в любом допросе они — орудие шантажа; любой из подследственных, прочитав недобрую свою характеристику и не зная, как далеко простирается клевета, переходит к самообороне, к нападкам на Фефера и, увы, Михоэлса, которого Фефер мастерски подставляет ударам. Нетрудно представить себе отчаяние Зускина, когда ему зачитывается одна лишь фраза из показаний Фефера: «Еврейский театр, часто говорил мне Михоэлс, был превращен нами (т. е. Михоэлсом и Зускиным) в орудие нашей вражеской работы». Как ужаснувшемуся, оскорбившемуся Зускину сохранить в этот час почтительность и любовь к Михоэлсу?

«Письмо трех» от 15 февраля 1944 года тщательно обдумывалось, выверялась каждая фраза. По просьбе Михоэлса Шимелиович набросал свой проект письма, но в архиве ЕАК этого письма не оказалось, как, впрочем, и двух других — Сталину и Молотову, — сохранившихся только в ЦГАОР СССР, и это понятно: вопрос о Крыме на президиуме ЕАК не обсуждался, инициатор этой акции — МГБ — не допустил преждевременной огласки. Письма, отправленные в архив, сохранились, они почти идентичны. Из первого письма — Сталину — была опущена только одна, чисто пропагандистская фраза насчет того, что не следует давать