Обсидиановый храм - [53]
Он был прикован к постели несколько недель. Боль от ожогов – которая переживалась бы крайне тяжело даже при применении современных медикаментов – иногда погружала его в беспамятство. И все же, пока он лежал там, охваченный вселенной боли, все, о чем он мог думать, была, не ненавистью к Констанс, но столь невообразимое удовольствие, которое он разделил с ней… всего на одну ночь.
В то время он едва мог осознавать это. Происходящее казалось ему необъяснимым, как будто он находился в плену страстей некоего незнакомца. Но, в конце концов, он понял, что его потребность в ней не была недостижимой. На самом деле, это было даже неизбежно – по многим причинам, которые он уже перечислил ей накануне. Ее неприятие испорченного и раболепного мира и общества. Ее уникальная глубина знаний. Ее замечательная красота. Ее понимание нравов, манер и вежливости более ранних эпох, которое наиболее удачно сочеталось с присущим ей темпераментом, очищенным – как лучшая сталь – огнем насилия. Она была тигрицей, изысканно одетой в шелка.
Констанс была тигрицей и в других сферах жизни… Его мучило то, что он был настолько ослеплен ненавистью к брату, что воспринял ее успешное соблазнение лишь как некий триумф над Алоизием. Только позже, на том ложе боли, он понял, что ночь, проведенная с нею, была самой удивительной, захватывающей, чистой, возвышенной и приятной в его жизни. Его обуревала жажда наслаждений, как грешника, желающего ради искупления грехов припасть к власянице. Ничто в его жизни не шло ни в какое сравнение с тем, что он испытывал, когда разжигал страсть, сдерживаемую на протяжении более сотни лет, в этой женщине и воспламенял ее гибкое и голодное тело… Каким же дураком он был, позабыв об этом!
Примитивные, старые лекарства женщины, которая ухаживала за ним, мало помогали от боли, но сотворили чудеса с тем, чтобы свести к минимуму рубцы. И через два месяца он покинул Джиностру с новой жизненной целью…
Он неожиданно осознал, что Констанс уже стоит перед ним. Диоген настолько погрузился в свои мысли, что не услышал, как она появилась.
Он быстро поднялся с кресла, прежде чем вспомнил, что намеревался остаться сидеть.
– Констанс, – выдохнул он.
Она была одета в простое, но элегантное платье цвета слоновой кости. Полумесяц кружевной вышивки под самое горло целомудренно прикрывал, но не мог скрыть, самое восхитительное декольте. Силуэт платья – мерцающего, словно паутина, в дрожащем пламени свечей – доходил до пола, где прятал ее ноги в полупрозрачной сборке ткани. Констанс всматривалась в его глаза, изучая его явное нетерпение с выражением, которое он так и не смог прочесть: сложная смесь интереса, осмотрительности, и – как он думал и надеялся – сдерживаемой нежности.
– Да, – сказала она тихим голосом.
Диоген поднял руку к узлу своего галстука, попытавшись ослабить его, действуя бессознательно и безрезультатно. Его разум находился в таком смятении, что он не смог ответить.
– Да, – повторила она, – я отдалюсь от этого мира с тобой. И… Я приму эликсир.
Она замолчала, ожидая ответа. Шок от облегчения и восторга, который обрушился на Диогена, был настолько силен, что только в этот момент он понял, насколько боялся, что она скажет «нет».
– Констанс, – выдохнул он снова, и это было единственным, что он оказался в силах произнести.
– Но ты должен заверить меня в одном, – продолжила она своим тихим, шелковистым голосом, и он весь обратился во внимание. – Мне нужно знать, что этот эликсир действительно работает, и что его изготовление не принесло вред ни одному человеку.
– Он работает, и никто не пострадал, я клянусь, – сказал он, и его голос от волнения прозвучал хрипло.
Она долго смотрела ему в глаза, а он, почти не осознавая, что делает, взял ее руку в свою.
– Спасибо, Констанс, – полушепотом произнес он, – спасибо. Ты даже представить себе не можешь, как это меня радует, – он был потрясен, когда обнаружил, что буквально ослеплен слезами радости. – И скоро ты узнаешь, какой счастливой я могу тебя сделать. Халсион действительно такой, как я тебе и обещал, и даже лучше.
Констанс ничего не ответила. Она просто продолжала смотреть на него в манере, свойственной лишь ей одной – оценивающе, выжидающе, загадочно. Диоген чувствовал, что от этого ее взгляда земля уходит у него из-под ног, что – как ни парадоксально – подействовало на него возбуждающе и опьяняюще.
Он поцеловал ей руку.
– Я должен объяснить тебе одну вещь. Как ты можешь себе представить, я был вынужден создать и поддерживать множество личностей. Личность, под которой я приобрел Халсион, носит имя «Петру Люпей». Это румынский граф из Карпатских гор Трансильвании, куда вся его семья бежала в советское время. Большинство из них были пойманы и убиты, но его отец сумел вывезти семейное богатство, которое Петру – он предпочитает звать себя Питером – унаследовал, будучи единственным сыном и последним выжившим из Дома Люпей. Поговаривают, что их разрушающийся фамильный замок находится рядом с поместьем графа Дракулы, – он улыбнулся. – Мне нравится это перевоплощение. Я сделал его человеком безупречных манер и вкусов, красивым модником, остроумным и обаятельным.
