Обсидиановый храм - [49]

Но нет! Это лишь очередная вычурная ложь Диогена!

И снова его тихий голос прервал ее размышления.

– Вот, в чем суть дела. Благодаря большому количеству времени и усилий мне удалось сделать две вещи. Во-первых, я раздобыл формулу Ленга, чтобы воссоздать первичный эликсир. Мой брат считал, что уничтожил единственный оставшийся рецепт, но он ошибался. Сохранился еще один, и я нашел его. Это заняло больше времени, чем я рассчитывал, к тому же, потребовалось хорошенько изучить уникальное строение этого дома, но мне, в конце концов, удалось. Я сделал это для тебя. Во-вторых, я смог синтезировать и усовершенствовать формулу, которая не потребует больше человеческих жертвоприношений. И я отдам ее тебе, моя дорогая.

Повисла короткая пауза. У Констанс голова шла кругом: для нее это было уже слишком. Она чувствовала, что силы покидают ее, а ноги предательски подгибаются. Рассеянно поискав взглядом место, чтобы сесть, Констанс лишь теперь вспомнила, кто стоит перед ней, и, собрав всю силу воли, она снова сосредоточила на нем свое внимание.

– Конечно же, для этого мне потребовалась лаборатория, ученые и деньги, но результат того стоил. Моя работа закончена. У меня есть новая синтетическая формула. Тебе не придется преждевременно стареть. Не придется чувствовать, как разум постепенно покидает тебя. После краткого курса лечения моим эликсиром твое тело придет в норму. Ты сможешь прожить оставшуюся жизнь без каких-либо побочных эффектов. Мы оба будем стареть, как обычные люди. И все, чего я хочу взамен от тебя, это простое слово: «да».

Но Констанс ничего не ответила.

Глядя на нее, Диоген многозначительно прищурился – даже выложив все свои доводы, он все еще опасался, что она отвергнет его предложение. Не выдержав молчания, он вновь заговорил:

– Какая жизнь ожидает тебя в этом огромном доме без моего брата? Даже если ты выйдешь из этой добровольной изоляции, какую компанию тебе, по-твоему, смогут составить Проктор и миссис Траск? Вообрази: только они – из года в год. Смогут ли они помочь тебе во время твоего одинокого упадка, от которого ты будешь вынуждена страдать не по своей вине?

Он замолчал. Если то, что он говорил, было правдой, то Констанс могла ясно представить себе свое будущее: пустота, непрерывная скука, сидение сутками напролет в мрачной библиотеке, перемещение между книгами и клавесином, благонамеренный Проктор, несущий службу у двери, и миссис Траск, которая подавала бы ей переваренные макароны. А при этом она будет день ото дня терять рассудок, а двое верных слуг Пендергаста станут тихими стражами ее смерти. Мысль о потере умственных способностей вызвала у нее всепоглощающий страх – этого она не могла перенести.

– Все эти годы, – произнес Диоген, словно читая ее мысли, – все эти годы, которые ты провела под опекой моего великого прапрадяди Ленга… неужели они стоят того, чтобы позорно позволить столь могучему разуму и столь большой сокровищнице знаний попросту сгинуть?

Он ожидал, внимательно глядя на нее и желая узнать, что она ему ответит. Но она промолчала. Наконец, он вздохнул:

– Мне очень жаль. Пожалуйста, поверь, что я понимаю твою нерешительность, и никогда бы не стал принуждать тебя к чему-то против твоей воли. Как только курс лечения будет завершен, если ты обнаружишь, что действительно несчастлива со мной на Халсионе, я не стану стоять у тебя на пути. Хотя я надеюсь… нет, я уверен, что там нас с тобой ждет прекрасная жизнь. Но если ты не сумеешь усмирить свою ненависть ко мне, взращенную моими же ужасными поступками, если не сможешь поверить, что любовь преобразовала даже такого человека, как я… мне придется лишь смириться с твоим решением.

После этого он отвернулся от нее.

Когда он произнес последние слова, Констанс испытала странное прозрение, которое посетило ее во время этого его последнего монолога. Диоген раньше относился к ней с отвращением. Она ненавидела его с почти нечеловеческой яростью. Но правда также заключалась в том… – она содрогнулась от почти запретной мысли, – что в Диогене находилась частичка Алоизия. Он приходился Алоизию родственником и, ко всему прочему – как бы она ни отрицала это – действительно был близок ей по духу. Возможно, что он понимал ее даже лучше, чем его брат когда-либо смог бы понять. И если Диоген действительно изменился…

Он снял свои перчатки. Констанс взглянула на клавесин, на крышку которого Диоген положил стилет. И он все еще находился там. Это был лишь вопрос пары мгновений – схватить клинок и вонзить его ему в грудь. Но, разумеется, он распознал эту возможность еще раньше, чем она.

– Я, – начала Констанс, но запнулась. Почему она не могла выразить свою мысль? Собравшись с силами, она произнесла лишь, – мне нужно время…

Диоген взглянул на нее, и на его лице вдруг расцвела надежда, которую – как внезапно поняла Констанс – просто невозможно было подделать.

– Конечно, – произнес он. – Сейчас я оставлю тебя. Ты, должно быть, очень устала. Думай столько, сколько тебе потребуется.

И он потянулся к ее руке.

Медленно, но при этом сознательно, она позволила ему коснуться себя.

Диоген взял ее за руку, медленным, ласковым движением перевернул ее ладонью вверх и поцеловал ее. Затем, немного отстранившись, он взял и на долю секунды зажал между губами кончик ее пальца, и тут же по всему ее телу словно пробежал электрический разряд.