Обсидиановая комната - [91]

Магия этого места немедленно начала действовать на него: прохлада, покой, серая тишина, ля-минорный свет. Диоген полузакрыл глаза, и – да! Он видел, видел краем глаза эти маленькие вспышки света, словно летающие осколки радуги из вращающейся хрустальной вазы.

Да, ему стало лучше. Констанс рано или поздно выйдет из своих комнат, этого потребует организм, который не может жить без еды. А тогда уж Диоген разберется с чем угодно, включит мощь своего обаяния на полную катушку и постарается так, как не старался никогда раньше, убедить ее остаться на острове, полюбить его так, как любит он ее. Пока ему все удавалось, и теперь он тоже не потерпит поражения.

Его дыхание медленно вернулось к норме. Солнце клонилось к закату, и одна сторона храма отливала жемчужным блеском, а другая, в тени, была темной и таинственной.

Диоген вытянулся на длинном мягком диване. Он напомнил себе, что иметь дело с Констанс – все равно что приручать дикое животное. Он не может, не должен давить на нее, подгонять события. Она должна выйти из своего крыла по собственной доброй воле. И тогда он увидит, оказал ли эликсир на нее какое-то действие. Диоген не сомневался: стоит ей почувствовать изменение в лучшую сторону, как она по-новому увидит жизнь. И он молился всем богам, чтобы в этом ее новом видении жизни присутствовал он.

Внезапно неясная тень прошла мимо панелей обсидианового стекла. Кто-то прошествовал мимо. Потом тень вернулась: неясные очертания направлялись к двери. Это был не Гурумарра – ему Диоген запретил здесь появляться.

Кто бы это ни был, он остановился у двери. В ожидании. И на глазах у Диогена, в холодном ужасе наблюдавшего за этим, ручка медленно повернулась и дверь легко открылась.

И там, в ярких лучах заходящего солнца, стояла Констанс.

Он смотрел на нее, а она – на него. Диоген поднялся на ноги. Она была совсем другая, совершенно изменившаяся: сильная, лучезарная, пышущая здоровьем и энергией. На ней было одно из ее старомодных платьев, которые она привезла из Нью-Йорка, и теперь, когда она вошла в храм и закрыла дверь, Диоген увидел, как она закинула руки за спину и расстегнула верхний крючок платья. Это было похоже на сон. Констанс не спеша, один за другим, расстегнула крючки, высвободила руки из рукавов. Мгновение она удерживала верх платья на месте, потом отпустила его, и оно упало на пол.

Под платьем на ней ничего не было. Ее длинное белое тело, стройное и в то же время пышное, с проступающими под бледной кожей мышцами, было как видение.

Констанс слегка тряхнула головой, распуская волосы. Диоген не мог пошевелиться. Она сделала шаг к нему, другой, третий, пока не подошла вплотную, на расстояние нескольких дюймов. Она начала медленно расстегивать на нем рубашку, и Диоген увидел, что ее дыхание участилось, грудь вздымается от возбуждения, лицо раскраснелось. Это было удивительно: те изменения, которые произвел в ней эликсир, иначе как чудом и назвать было нельзя.

Медленно, едва прикасаясь к нему, она помогла Диогену снять рубашку, потом опустилась на колени, сняла с него туфли, расстегнула брюки, и наконец они встали лицом к лицу в дюймах друг от друга, обнаженные. И только тогда она прильнула к нему, поцеловала его долгим, затяжным, восхитительным поцелуем, после чего медленно толкнула его на диван.

54

Ночью, в начале второго, темная фигура провела катер с воздушным винтом по Большому национальному заповеднику белой цапли, пройдя мимо последней группы маленьких горбатых островков, которые затрудняли проход к более крупной островной массе, названной в атласе прибрежных объектов островом Идиллия. Двигатель работал на низких оборотах, чтобы не привлекать внимания шумом. Путешествие оказалось не из легких – мелководье и лабиринты каналов были труднопроходимы даже при свете дня, – но осадка катера была настолько мала, что ее можно было не принимать в расчет. Наконец катер приблизился к длинному пирсу. Поблизости была пришвартована старинная, хотя и высокоскоростная, деревянная посудина под названием «Феникс».

Флавия Грейлинг заглушила двигатель, дала катеру на холостом ходу проплыть несколько футов и остановиться на длинной песчаной полосе берега, который обоими своими концами упирался в мангровые заросли. Она выпрыгнула из катера и затащила его под пирс; песок заскрежетал под днищем, но этот звук невозможно было услышать за шепотом ветра в пальмовых деревьях. Спрятавшись за маленькой беседкой в конце пирса, Флавия оценила обстановку.

За невысоким откосом она разглядела линию крыши большого дома, окруженного королевскими пальмами. На некотором расстоянии виднелось сооружение меньшего размера, полускрытое в мангровых зарослях, – что-то вроде домика для слуг.

На Флавии была исключительно черная одежда и легкие тактические ботинки для разведки, предпочитаемые «морскими котиками». Она поменяла свою голубую поясную сумку на черную, надела черные итальянские перчатки, которые выбрала за их тонкость, а не за стиль. Однако она не стала мазать гуталином лицо или красить светлые волосы в черные, что иногда делала, отправляясь на свои авантюры: в конечном счете тут была другая работа.