Общественная миссия социологии - [13]

Но социология в современном мире является и особой формой общественного сознания, она связывает высшие уровни (философскую метафизику, религиозную трансцендентность, этическую императивность, эстетический идеал прекрасного) со сферой повседневности, переводя высокую символику в ценностно-смысловые определения конкретного социума, приемлемые для каждого человека. Так создается картина социальной реальности, возможная для данной эпохи, которая и является основой мировоззрения. Особенность данной формы общественного сознания в том, что это стабилизационное сознание, которое выражает общую интенцию к поддержанию стабильности, динамической устойчивости социума и поиск инновационных путей повышения его жизнеспособности. В решающей для перспектив развития общества точке бифуркации, понимаемой как столкновение «старого» и «нового», стабилизационное сознание не уничтожает «старое» («до основания, а затем…»), а стремится утилизировать его путем «обновления». Если допустима такая аналогия, то можно сказать, что оно действует так, как православие на Руси во времена Владимира в отношении многих языческих традиций, обрядов и верований, которые ассимилировались и включились в христианское миросозерцание.

Социологическая загадка ю. в. андропова. Ю. В. Андропов, как пишут биографы и мемуаристы, оставил немало загадок. Думается, это связано с тем, что многие его начинания – идеи и практические дела, не укладывающиеся в привычные стандарты, – не были доведены до задуманной автором цели и поэтому оставляют впечатление тайны, или двойного смысла. Одной из таких загадок является высказывание Андропова о том, что мы плохо знаем общество, в котором живем. Это была не только критическая, но и по тем временам достаточно крамольная мысль. Многие были в растерянности: как так – «не знаем», а какое же общество мы тогда строим? Стали говорить, что Андропов ошибся, что ему эти слова «вписали» и т. п. Все это, конечно, были домыслы – приведенная фраза содержалась не в каком-нибудь зарубежном таблоиде, а в теоретическом докладе, посвященном памяти К. Маркса. Не корректны и предположения, что это был рассчитанный удар по отдельным лицам из высшего эшелона власти, которые могли быть связаны с фигурантами начавшихся громких судебных процессов (Щелокова, Трегубова, «хлопкового дела» и др.). Очевидно, что подобная направленность была бы в докладе и не к месту, и неоправданно возбуждающая общественность. Остается признать, что Андропов знал и был уверен в том, что говорил, ведь он был самым информированным в стране человеком и аналитиком.

Действительно, социологический анализ показывал, что созданный при Брежневе образ социализма – реального, развитого, зрелого – оставался мифологемой, далекой от реальности. Тем более, что о недостатках, авариях, срывах поставок и планов запрещалось сообщать не только в СМИ, но и самому Брежневу, чтобы не огорчать. По словам М. Н. Руткевича, бывшего директора головного академического института в 70-е годы и нашего земляка, «изучение общественного мнения фактически оказалось под запретом: власть не хотела знать правды о настроениях народа и, прежде всего, правды о себе»[20].

У Андропова не было причин – ни семейных, как у Брежнева, ни политических, как у Хрущева, – бояться правды о себе, и есть все основания считать, что он хотел и принял бы определенные меры для того, чтобы устранить пробелы в познании «общества, в котором мы живем». Но остается вопрос, насколько отчетливо он понимал, что как без физики невозможно знать строение вещества, так и без социологии – состояние конкретного общества. Судя по предпринятым в то время мерам по отлавливанию прогульщиков, тунеядцев, летунов и т. п., он делал ставку больше на дисциплинарные методы, чем на рекомендуемое социологией мотивирующее управление. Кстати, сегодня у нас никто не проверяет, почему в дневное время посетители магазинов, кинотеатров, кафе и ресторанов, спортзалов не на работе, а тем не менее интенсивность трудовой деятельности на порядок выше, чем в те годы. К тому же были проблемы гораздо важнее, сложнее и первостепеннее. Острейшая из них – подспудное нарастание десоциализации в ряде регионов страны. Фактически формировался странный общественный уклад, не имеющий не только социалистической, но и вообще какой-либо цивилизационной сущности, который можно назвать «реципрокным», т. е. построенным на основе принципа «услуга за услугу». Кассир брал мзду с продавца за продажу ему билета на поезд (а мог бы и не продать: нет и все, как проверишь), продавец с кассира – за товар из-под прилавка и далее по цепочке: сантехник, милиционер, учитель, врач, управдом, депутат и т. д. и т. п. Однако из этой «теневой» схемы выпадали все те, кто не мог оказать какие-либо услуги по должности, т. е. без затраты личных усилий, как тот же кассир и другие должностные лица. Крестьяне, рабочие, пенсионеры, домохозяйки, студенты вынуждены были расплачиваться за такого рода услуги своим трудом. Неслучайно после распада СССР в некоторых суверенных республиках возникли острые конфликты между «своими» («чужих» они выдавили) по поводу несправедливости, коррупции, клановости и т. п. Характерно, что и сегодня власти, как, например, в Грузии, ставят неверный диагноз и вместо того, чтобы осознать явление реципрокности и бороться с ним, ищут внешние причины и источники конфронтации.