Общение с детьми - [4]

— Тебе разрешено общение с детьми в разумных пределах…

— В разумных пределах! О господи! — Он повысил голос. Почувствовал, что на лбу у него выступил пот. Общение в разумных пределах, крикнул он, это совсем не то, что ему нужно. Общение в разумных пределах — это бессмыслица, это идиотизм. Наступит день, когда они не пожелают проводить с ним воскресные дни, когда, что ни покажи им в Лондоне, им все опротивеет. Тогда как быть с общением в разумных пределах?

— Успокойся, пожалуйста!

Он сел в кресло, в котором ему привычно было сидеть и раньше. Она сказала:

— Ты еще можешь жениться. У тебя будут другие дети.

— Не нужно мне других детей. Дети у меня уже есть. И я хочу, чтобы мы жили все вместе, как раньше…

— Слушай…

— Среди ночи у меня начинаются боли в желудке. Я просыпаюсь и не могу больше заснуть. Дети вырастут, я состарюсь. Я не могу начинать все сначала. У меня мужества на это не хватит. После того, что было с Дианой. Такая ошибка все переворачивает.

— Я выхожу замуж за Ричарда.

— Три недели назад, — сказал он, будто не слыша ее, — ты мне улыбнулась.

— Улыбнулась?

— Как прежде, Элизабет. До того как…

— Ты ошибся, — мягко сказала она. — Прости меня, пожалуйста.

— Я не говорю, что твой роман с этим человеком надо кончить. Не говорю этого, потому что, учитывая все, я не могу пойти на такую дерзость. Ты понимаешь меня, Элизабет?

— Да, да. Понимаю. Мы с тобой можем остаться друзьями. Я уже больше не чувствую обиды. Может быть, это ты и прочел в моей улыбке.

— У тебя роман. Ну, пусть на полгода…

— Я люблю Ричарда.

— Это все рассосется. Пройдет год, и ничего не останется…

— Нет.

— Элизабет, я люблю тебя.

Они стояли лицом к лицу, но не близко друг к другу. Его тело все еще покачивалось. Жидкость в бокале чуть колебалась, доходя до края и снова отступая назад. Она не сводила глаз с его лица: он похудел, думала она. Ее пальцы перебирали кромку подушки на спинке дивана.

— По субботам, — говорил он, — я покупаю меренги и вафли в кондитерской Фрита. В воскресенье с утра готовлю сандвичи. Потом варю сосиски и картошку себе на завтрак и, позавтракав, еду сюда.

— Да, да…

— Всю неделю я жду воскресенья.

— Дети тоже любят ваши поездки.

— Ты подумаешь об этом?

— О чем?

— О том, чтобы мы были опять все вместе.

— О, боже мой! — Она отвернулась от него. — Знаешь что? Уходи.

— Ты проведешь со мной наш день рождения?

— Я уже сказала тебе. — Голос у нее стал резкий и злой, щеки вспыхнули. — Ты что, не понимаешь? Я выхожу замуж за Ричарда. Мы поженимся через месяц, когда девочки узнают его поближе. К Рождеству мы уже будем мужем и женой.

Он замотал головой, будто опровергая в своем опьянении то, о чем она говорила, и выводя ее этим из себя. Потом пытался закурить; спички упали на пол у его ног. Он так и оставил их лежать там.

Она вскипела: уселся в кресле в ее квартире, пьяно смыкает глаза, незажженная сигарета в руке, спички рассыпаны по полу. Да, дети его, но она не жена ему; он убил в ней жену, оскорбил ее, бросил исходить кровью, и она назвала его тогда убийцей.

— Если я отпраздную с кем-нибудь наш день рождения, так это с Ричардом.

— Но ведь наш день будет потом, когда…

— Да бог с тобой! О чем ты говоришь? Я люблю другого!

— Нет.

— В наш день рождения, — крикнула она, — в эту ночь Ричард будет лежать со мной на той самой кровати, на которой девять лет лежал ты! Ты общаешься с детьми и большего требовать не имеешь права.

Выражение лица у нее было злое, в нем снова проступило ожесточение. Она сказала, не глядя на него:

— Все было так хорошо. У нас был счастливый брак. Девять лет мы были счастливы.

— И опять будем…

— Нет, никогда!

Он снова замотал головой, не соглашаясь с ней. Пепел сигареты сыпался ему на зеленый твидовый костюм. Глаза у него сузились, он смотрел на нее, будто не доверяя ее словам.

— Мы были счастливы, — повторила она шепотом, разговаривая сама с собой и все еще не глядя на него. — Ты повстречал в поезде женщину, и все, — ты убил наш брак. Пострадала я, а теперь я оставляю тебя. Ты общаешься с детьми по воскресеньям. Так определено законом. И это все.

Ее глаза скользнули по зеленому твидовому костюму человека, который был когда-то ее мужем, по его осунувшемуся лицу и по волосам, явно неприглаженным в тот день.

— Ты опустился, — сказала она, ненавидя себя за такие слова, но не в силах удержать их. — Ты опустился, потому что потерял уважение к самому себе. Я слежу за тобой неделю за неделей. Женщина, с которой ты встретился в поезде, взяла с тебя свою дань, и теперь ты, опустившийся, норовишь приползти назад. Неужели тебе не ясно, что ты уже не тот человек, за которого я вышла замуж?

— Элизабет…

— Раньше у тебя не было прожженных мест на костюме. От тебя не пахло зубной пастой, когда должно бы пахнуть алкоголем. Каждое воскресенье ты, жалкий, стоишь в дверях, стараясь завести разговор со мной. Знаешь, как я к тебе отношусь?

— Я люблю…

— Мне тебя жалко.

Он замотал головой. Нечего его жалеть, сказал он, вспомнив вдруг пожилую продавщицу в кондитерской Фрита. Он осмотрел свой костюм и увидел прожженные сигаретами места, о которых она говорила.

— Пойду приготовлю кофе, — сказала Элизабет.