Обряд посвящения - [38]

* * *

Разочарованный эффектом своего ложного сообщения о взрывчатке, Джесс Трамболл вернулся домой в четыре в паршивом настроении. Да, примчались копы с ищейками и здание эвакуировали, но потом… Скукотища. Все просто толпились там, будто пропустили автобус и не помнили, как добраться домой пешком. Правда, он не обдумал свой план с точки зрения развлекательной ценности.

Пригладив ладонью бритую макушку, Джесс зажмурился на несколько секунд, гадая, не найдется ли в аптечке аспирина. С самой эвакуации у него болела голова, и боль не проходила, а становилась только хуже.

Он лениво подумал, сложно ли сделать настоящую бомбу, крутую, с таймером. Не то чтобы ему в самом деле хотелось убить всех этих тупиц в школе, но он бы с удовольствием полюбовался на выражения их лиц, когда школа взорвется, как вулкан Кракатау. Он слыхал, что в интернете есть информация об изготовлении бомб в свободном доступе. Был бы только компьютер. Всегда можно, разумеется, заглянуть в библиотеку. Может быть, чопорная библиотекарша при его виде схлопочет сердечный приступ. Будет забавно. Но даже если он найдет инструкции по изготовлению взрывчатки, придется пробраться в школу и заложить чертову штуковину в туалете или еще где–нибудь. Например, в ящике стола мисс Гаррити. Сучка выводила его из себя так, будто это была цель всей ее жизни. День, когда он вылетел из этого гадюшника, стал лучшим днем в его жизни. Теперь он только хотел на десять минут обратно, чтобы оставить прощальный подарочек.

Возможно, когда–нибудь.

Джесс вздохнул, заметив на подъездной дороге загрунтованную развалюху своего старика. Он опасался неизбежной стычки. Смирившись, он вошел в кухню: отец сидел за столом и пил пиво из большой бутылки.

«Снова здорово».

Бутылка была, должно быть, второй или третьей за день, если он еще не переключился на что покрепче. По крайней мере, он все еще держался на ногах. Пятьдесят на пятьдесят, что к четырем Джесс найдет его в отключке где–нибудь в доме — скорчившимся над тазиком или растянувшимся где–нибудь в коридоре в луже подсохшей блевотины.

«В лучшем случае».

Иногда отец не доходил до дома после очередной попойки. Он никогда не рассказывал, забивался ли в какую–нибудь дыру или отрубался в подворотне. В конце концов он добирался домой, бормоча что–то и ругаясь, а его одежда выглядела так, будто он выпал из машины на ходу и прокатился по грязной дороге. Иногда он заявлялся весь в крови. Наверное, дрался за остатки выпивки в бутылках с какими–нибудь бездомными забулдыгами.

— Ты где был? — его речь уже звучала не очень разборчиво.

— На улице.

Джесс открыл холодильник, как будто в самом деле надеялся найти там нормальную еду. В лучшем случае, на полках можно было обнаружить остатки чего–нибудь на вынос или кусок пиццы, завалявшийся с последней доставки.

— Работу ищешь?

— А зачем? Я не могу жить на пособие по инвалидности, как ты?

— У меня со спиной проблемы, — пояснил отец. — Повредил на работе.

— Расскажи эту историю кому–нибудь, кто в нее поверит, папаша.

Отец неуверенно поднялся:

— Не умничай, мальчишка.

— Ага, — тихо проговорил Джесс, обозревая пустые полки: возможно, в смятом коричневом пакете отыщется что–нибудь съедобное. — Не хотелось бы смущать те немногочисленные извилины, которые у тебя еще остались.

— А теперь повернись и повтори это мне в лицо.

Джесс выпрямился, закрыл холодильник и про себя досчитал до десяти. Потом развернулся к отцу. Тот был крупным и мускулистым, на несколько сантиметров ниже метра девяноста трех Джесса, но килограммов на двадцать тяжелее. Он был драчуном, уличным бойцом. Когда Джесс был младше и мельче, отец без колебаний мог ударить его, если Джесс «выходил за рамки дозволенного». При наказании в ход шли руки, ремень и подходящие тупые тяжелые предметы. Однако с тех пор, как они сравнялись ростом, отец стал более избирательным — выбирал моменты, чтобы напомнить Джессу, кто тут главный. Сейчас он сжимал в руке ополовиненную пивную бутылку, будто намеревался проверить ее боеспособность на виске Джесса. Джесс полагал, что способен справиться со стариком — хоть пьяным, хоть трезвым — но это могло быстро обернуться очень нехорошо для них обоих.

— Забей, — Джесс собрался уходить.

— Вот это правильно, — одобрил отец. — Вали, головорез.

— Я возьму твою машину. Сгоняю за едой.

— Мне она нужна.

— Ты слишком пьян, чтобы сесть за руль, — Джесс снял с крючка в стене ключи. — Проспись.

— Хорош выпендриваться. Тебе повезло, что я даю тебе крышу над головой. Я сделал для тебя больше, чем твоя мать. Только глянула на тебя, неудачника, и сразу свалила. Самый умный поступок в ее жизни.

Джесс замер. Он сжал кулаки так сильно, что ногти впились в кожу. Разговоры о матери были его больным местом. Он не мог защищать женщину, которую никогда не видел, но нападки на нее всегда ощущались до боли личными. Сколько Джесс себя помнил, отец настаивал, что мать бросила его еще младенцем — как только оправилась от родов, ушла, даже не оглядываясь. Отец говорил, что беременность была для нее болезнью, которую она перетерпела, а потом даже не могла заставить себя взглянуть на результат. Новорожденный значил для нее так мало, что она бросила любящего мужа, чтобы не провести лишнего дня с их сыном.