Короче, дело такое. Книга, которую вы сейчас держите в своих маленьких горячих ручонках (или читаете с дисплея маленького горячего гаджета) была написана членом команды «Сверхъестественного», который лучше всех знает, что творится в моей буйной головушке. Ну уж точно лучше, чем Сара Гэмбл или Боб Сингер. Видите ли, Ребекке выпала незавидная участь быть моим ассистентом. А именно сносить мои оглушительные вопли и выплескивание горячего кофе в лицо. Ладно, шутка… я на самом деле не такой… скорее, компульсивно-неврастенический тип… если пожелаете, эдакий Альберт Брукс[1], только менее фотогеничный.
Но это я отвлекся. На самом деле я общаюсь с Ребеккой больше, чем с кем-либо другим из шоу: все мои записи и наброски попадают ей на стол, она ведет серьезные поиски, предлагает великолепные идеи, и главное, ей очень удобно наблюдать, как снимается наш занюханный сериальчик. А самое-самое главное, она — ловкачка. Чертовски сметлива. И чертовски хороший писатель. И все это вылилось в книжку (или голограмму), которая сейчас покоится в ваших загребущих лапках. Думаю, вам понравится уголок, который она застолбила в нашей маленькой чокнутой вселенной. Потому что она живет в этой вселенной столько же, сколько мы все. А может, даже и больше. В любом случае, получайте удовольствие. И возносите безмолвные молитвы Ребекке: они ей пригодятся, ведь ей все-таки приходится иметь дело со мной.
— Эрик Крипке, создатель и исполнительный продюсер «Сверхъестественного»
Зима 1692-го
Бледный ломтик месяца в небе, одинокая дорожка следов тянется через заснеженное поле. Из-за темных, длинных и тонких ветвей кустарника появляется девочка и ступает по замерзшей земле. Ее пышные черные юбки оставляют замысловатые отпечатки на тонком рыхлом снегу. Девочка останавливается и тщательно рассматривает землю, найдя в конце концов заросший холмик. Когда спрятанными в рукавички руками сорван мох, под ним обнаруживается могила. Не обращая внимания на холод, девочка опускается перед ней на колени. Из-под полы пальто она достает свернутый треугольником отрез пурпурной ткани, расправляет его и торжественно кладет на промерзшую землю. Достает из карманов вещицы и размещает их в точности на нем. Бледный лунный блик сверкает на серебряном абрисе пентаграммы, раскинувшей на ткани лучи к углам. Девочка достает несколько черных свечей и, сражаясь с ветром, зажигает их. Она бросает в маленькую медную чашу кусочки перьев, камушки, кристаллы, травы, прижимает лезвие небольшого кинжала к ладони и, чуть морщась, разрезает мягкую кожу от указательного пальца к запястью. Кровь капает в чашу, пятная ее содержимое. Затем из кармана появляется затертая толстая книжица, девочка нервно кладет ее на колено и листает страницы; голос ее подрагивает, когда она зачитывает из книги, пока негромко, водя пальцем под строчками.
Ветер вдруг усиливается, крепчает завывающими порывами. Девочка заслоняет глаза от снега, но продолжает начитывать, перекрикивая бурю. Снежинки перед ней собираются вместе, будто их притягивает друг к другу невидимой силой, все плотнее и плотнее. Вихрь медленно обретает форму.
С каждым новым порывом ветра снежная фигура обретает плотность, пока перед девочкой не возникает высокая женщина. Девочка вскидывает на нее глаза, и слабый вздох срывается с ее посиневших губ. Взгляд бродит по гниющим останкам. Девочка кланяется:
— Мадам, я так по вам скучала. Лишь вам я служу.
Ее молящий голос не меняет выражения мертвых остекленевших глаз призрака.
— Я все сделала в точности, как предписывалось. Я очень старалась, — девочка вытирает нос. — Дайте мне совет. Я не знаю, как достать для него больше пищи.
Улыбка превращается в оскал. Подняв руку, женщина делает быстрое движение ее кистью, и у девочки сбивается дыхание, будто ее толкнули сзади. Ее пальцы дергаются к горлу, туда, где на тоненькой шейке сжимается невидимая хватка. Уголки глаз наливаются кровью, и не получается вдохнуть. Женщина наклоняется и ловит ее взгляд:
— Что ж, если ты не можешь, я попрошу кого-нибудь другого.
Женщина медленно поворачивает кисть руки, глаза у девочки как блюдца, а позвонки хрустят, словно цыплячьи косточки. И тут из-за деревьев выступает темная фигура. Она молча приближается, достает нож и, схватив девочку за шею, рассекает лезвием горло. Маленькое тело падает в снег, безжизненные темные глаза смотрят на раскинувшееся белое безмолвие. Страницы старой книги трепещут, как крылья умирающей птицы. Убийца опускает нож, и кровь с лезвия капает на белый снег, на пурпурную ткань. Женщина подбирает книгу и продолжает читать:
— Породившая тьму, imus adque deportamus…[2]
Женщина читает, и призрак темнеет, обретает плоть. С каждым словом он становится все более материальным: конечности обретают форму, прогнившая кожа становится упругой и гладкой, а рваная одежда целой. Женщина замолкает и смотрит на существо перед собой:
— Милая матушка, я так по вам скучала.
Старуха кивает, и они вместе уходят по полю. А снег заметает мертвое тело, постепенно заносит трупик совсем, и на белом фоне его больше не видно.
