Обрученные грозой - [10]

Ольга и ее бабушка с таким неподдельным изумлением уставились на Докки, что та поспешила оправдаться:

— Я не так часто выбираюсь на вечера, к тому же не посещаю приемы в военных кругах.

Действительно, баронесса ездила лишь в несколько великосветских домов, где собирались почитатели литературы, музыки и истории, всячески избегая политические и военные салоны, как не была любительницей больших и шумных балов и маскарадов, куда выбиралась редко и неохотно.

— Странно, — сказала княгиня. — Палевский, когда в Петербурге бывал, ко мне непременно заглядывал. И этой зимой был у нас, на Рождество, как сейчас помню.

— Докки тогда болела, — напомнила Ольга.

— Тоже мне, нашли время болеть, — Думская с осуждением уставилась на Докки. — Он и раньше приезжал, хотя, должна признать, чаще в Москву наведывается — родные у него там. Ну да, может, оно и к лучшему, — подумав, добавила она. — Увлечься им ничего не стоит, а потом страдания начинаются…

Докки поджала губы, подумав, что ей-то это не грозит — потерять голову из-за какого-нибудь вертопраха в военной форме, вроде Рогозина.

— Вон Ольгунька-то моя все по нему сохла, — продолжала княгиня.

— Ольга?! — Докки взглянула на подругу.

— Мне тогда было всего шестнадцать, бабушка, — с упреком сказала Ольга.

— Давно это было, — признала княгиня. — Она только выезжать начала. Как увидела его — в мундире да при сабле — так сон потеряла. Но он на нее не смотрел, его дамы постарше интересовали, как водится, молодому-то…

Темноволосая, с тонкой белой кожей и миндалевидными карими глазами, Ольга была очень привлекательной внешне, и Докки про себя удивилась, как можно было не замечать столь милую девушку. «Пустой тип», — с осуждением подумала она об этом красавчике, легко играющем сердцами женщин.

— Но это у нее быстро прошло, — продолжала княгиня. — Как он уехал в свою армию, Ольга увлеклась Пьером Мандини — учителем танцев, а там подросла и Ивлева встретила. Тоже при мундире, между прочим, — хохотнула она.

Баронесса с интересом слушала Думскую — они с Ольгой никогда не обсуждали друг с другом свою семейную жизнь, и Докки только знала, что та прожила с Ивлевым три года и что потеряла ребенка на первых месяцах беременности. Сблизились они, когда Ольга уже вдовела, после гибели мужа под Эйлау[6] вернувшись в Петербург в дом своей бабушки, которая ее вырастила.

— В Вильне и Ташков обретается, — княгиня вновь вернулась к обсуждению офицеров. — Гусарский генерал-майор, кажется. Князь, красавец, усищи — во! — она взмахнула рукой, показывая чудовищного размера усы. — С ним-то хоть…

Докки обреченно вздохнула, Думская покачала головой.

— Ох, беда с вами, — сказала она. — То девиц замуж нужно выдать, то вдовых не знаешь, куда пристроить. Одна маета…

Вскоре Докки, вынужденная спешить, чтобы успеть собраться и привести в порядок дела перед отъездом, распрощалась и уехала домой, увозя с собой врученную ей княгиней Думской кипу рекомендательных писем к важным сановникам и придворным, находящимся сейчас в Вильне.

Глава III

Через два дня они отправились в путь на четырех экипажах. В первом — удобной дорожной карете, принадлежавшей баронессе, ехали сами путешественницы, в остальных — старом и порядком разбитом экипаже Мари, коляске, взятой для езды по городу, и бричке, набитых сундуками, саквояжами и картонками, разместились горничные, лакеи и повар. К задкам экипажей были привязаны верховые лошади и несколько запасных упряжных на непредвиденные случаи в дороге. Докки хотела достать подорожную, но отказалась от этой идеи, выяснив, что с почтовыми лошадьми по дороге непременно возникнут трудности, а в Вильне их вообще днем с огнем не сыскать. Потому поехали на своих, передвигаясь не так быстро, как того желали Мари и ее дочь.

За окнами размеренно покачивающейся на ходу кареты проплывали леса, поля, луга, деревеньки, а впереди путешественников ждало много новых и интересных мест, открытий и, как все надеялись, приятных неожиданностей. Ирина, очень похожая на мать — такая же пухленькая, невысокого росточка, непосредственная и весьма болтливая девица, без умолку трещала о кавалерах, нарядах и подружках, оставшихся в Петербурге. Докки и Мари улыбались и переглядывались, слушая изъявления восторгов юной девицы, предвкушающей судьбоносные знакомства, бесконечные балы и флирт с толпами поклонников.

Путь их лежал через Нарву, Дерпт[7] и Ковно[8]. Путь через Псков выглядел короче, но, как уверили Докки знакомые, дороги и станции там были куда хуже. Поэтому поехали в Нарву, куда добрались быстро и легко — всего за два дня. Погода им благоприятствовала, лошади были еще свежими, дороги удобными. Столовались и ночевали на постоялых дворах, кои содержались немцами, а потому были чистыми и просторными. Докки хотела бы посмотреть старинный нарвский замок, бастионы и ратушу, но ее спутницы спешили в Вильну за женихами и были против любых задержек в дороге.

Вскоре, однако, выяснилось, что Ирина не готова стоически переносить дорожные тяготы, к коим относился и подъем ранним утром, отчего она начинала хныкать, жаловаться, что не высыпается, по полдня затем пребывая в самом дурном настроении и огрызаясь на попытки матери ее урезонить. Когда в Эстонии начались трудности с постоялыми дворами — их было мало, чтобы вместить всех путников, и несколько ночей путешественницы вынуждены были ночевать в экипажах, — это вызвало у Ирины бурный протест.