Обрести себя - [20]

Женщины, что копали неподалеку, спрятались в траншею. Лишь одна отчаянно поднялась на холмик свежей земли и устремила ненавидящие глаза в небо.

Застучали зенитки возле переправы, где-то над головой Илиеша стали рваться снаряды. Самолеты прошли между белыми разрывами, миновали место, где остановилось стадо.

— Может, пронесет господь… — бормотал старик.

Но не успел он закончить фразу, как один из самолетов завалился на бок, развернулся с противным воем, и от него отделилась черная точка, которая тут же начала стремительно расти. Тяжело вздрогнула земля, опалило все окружающее огнем и ветром, взметнуло вверх черный столб. Охнула степь, пораженная в самое сердце. Илиеш зажмурился.

Ревела скотина, словно на нее набросилась стая волков, коровы сбились в кучу, затоптали упавших, заметались. И только люди безмолвно прижимались к матушке-земле. В ушах звенело от взрыва, нельзя было ничего разобрать, а сверху уже летела вторая бомба, потом еще, еще, еще, еще…

Когда пронеслась железная буря, Илиеш попытался подняться на ставшие непослушными ноги и содрогнулся от ужаса. Земля походила на разрытое кладбище с черными развороченными могилами. Все было разорвано, перемолото. Чуть потрескивая, горела пшеница. Пламени почти не было видно в сиянии солнца, только зноем веяло от нее. На переправе стало так тихо, что кровь стыла в жилах. У дедушкиных ног замерла зеленая, словно только что покрашенная, ящерица. Влажные глаза, казалось, умоляли приютить ее. Как не соответствовала яркость одежды ящерицы блеклой черноте распаханной бомбами степи!

— Есть кто живой, дед Епифан? — спросил Боря.

Старик не ответил. Растерянно поднявшись с земли, он вытер запорошенные глаза и нетвердой походкой пошел к траншее, куда перед бомбежкой успели спрыгнуть Ион и Григорий. Илиешу было страшно оставаться без него, он двинулся за стариком. Дед Епифан еще больше ссутулился. Идти по развороченной земле было трудно. Илиеш спотыкался. Вдруг он испуганно шарахнулся: рядом с воронкой лежала мертвая женщина. Может быть, это она бесстрашно стояла на бруствере траншеи, когда началась бомбежка.

Ион сидел на дне ямы и тупо глядел на правую ногу. Григорий, стоя перед ним на коленях, отрывал подол от своей рубашки.

— Осколком, — пояснил он.

— Мне совсем не больно, — равнодушно сказал Ион.

— А идти сможешь? — спросил дед, опускаясь на землю рядом с Григорием.

— Не знаю.

Старик перевязал рану и, словно оправдываясь, забормотал:

— Если бы у нас был йод…

Ион встал на ноги, попытался шагнуть и чуть не упал.

Он оказался не таким уж легким, вынести его было непросто.

— Нужна палка, — догадался дед, ища глазами, где бы ее добыть.

Он легко зашагал на поиски костыля, засуетился, будто сбросил с себя свои шестьдесят лет, будто не чувствовал уже больше ревматизма, от которого ныла каждая косточка. Сразу исчезли все прежние боли и недуги. Их захлестнуло и растворило одно огромное страдание — война.

Ион, получив палку, двинулся осторожно к табору. Сгоряча он не почувствовал боли, но теперь она с каждой минутой усиливалась, сверлила, разрывая все его существо. Ион с детства привык к боли, не раз молча переносил ее, презирал хнычущих от ушибов товарищей. И все же теперь он едва сдерживался. Его побелевшее лицо страдальчески морщилось.

— Болит? — сочувственно спрашивал Илиеш.

— Немного печет только, — отвечал тот, стараясь выдавить улыбку.

Они собрались у потухшего костра. Опускалась ночь, словно спеша прикрыть опоганенное лицо земли. Кругом было тихо. Степь с богатейшими нивами казалась гигантской пустыней. От края и до края не слышно было ни птиц, ни цикад, ни лягушек. Все хотело тишины. И чей-то далекий голос в это время казался странным. Григорий вынул из котомки флуер[5] и заиграл старинную жалобную песню.

— Брось ее к богу, Григорий, — проворчал дед. — Ложись лучше спать.

— А вы? — спросил Илиеш, видя, что дед поднялся.

— Пойду к дороге, может быть, узнаю, что с переправой.

Как все изменчиво на свете. Обычно боятся ночи, которая подстерегает тебя тысячью опасностей. А теперь для Илиеша, боявшегося недавно темноты, ночь уже не ловушка, а избавление от ужасов, какие происходят лишь днем. Беда приходит с неба, а ночью оно безопасное. Звезды мерцают ясно и холодно, их слабый свет освещает дымящиеся воронки. В вышине мир и тишина. Только сейчас никому нет дела до звезд: путники в изнеможении быстро уснули. У Иона время от времени вырывался стон. Но вот и он утих.

Вернулся дед Епифан. Ему удалось узнать, что немного ниже по течению сооружен еще один мост. Там пока нет такого наплыва народа, можно спокойно переправиться. Дед решил разбудить ребят. Нечего ждать, надо скорее гнать скот. Может быть, удастся управиться до зари. Тогда… Что будет тогда — никто бы не сказал. Но казалось, что сразу же за Бугом все беды развеются в пыль.

— Это ты, дедушка? — спросил Ион, услышав шаги.

— Вставайте, пора в дорогу.

Никто не двинулся, только Ион простонал:

— Дедушка, нога болит!

— Потерпи, пройдет. Буди Борю и Илиеша. Нам нельзя запаздывать.

Илиешу снился клуб. Будто кончились полевые работы, и он пришел сюда на комсомольское собрание: его будут принимать в комсомол. Клуб был только что побелен, пол устлан свежей травой, листьями ореха, чебрецом. За столом президиума — Григорий, Ион Боря и дедушка. Странно — дедушка на комсомольском собрании! Илиеш давился от смеха: что старик-то здесь делает?