Обрести себя - [21]

На стенах клуба висели портреты. На одном из них Илиеш узнал Ленина. Теперь Илиешу он хорошо знаком. Он знал каждую черточку лица Ильича. Закрыв глаза, он стал представлять себе живого Ленина. Сначала в темноте поплыли радужные пятна, узоры, наконец Илиеш ясно увидел лицо с острой бородкой, с прищуренными глазами вокруг которых собрались морщинки, с ласковой, чуть лукавой улыбкой. Жалко, под рукой не было карандаша и бумаги, а то Илиеш нарисовал бы. Однако нужно открыть глаза, некрасиво сидеть зажмурившись, когда тебя принимают в комсомол. Но что это такое? Портреты на стенах вдруг начали раскачиваться, вместе с ними закачались стены, стол… Как же он забыл — ведь война!.. С потолка посыпались штукатурка, известь, камни, погребая под собой сидящих в зале. Нужно бежать, но дверь оказалась запертой. Илиеш хотел было позвать на помощь, но не смог — голос исчез.

— Илиеш! Проснись же наконец!..

Он с трудом открыл испуганные глаза. Ион тряс его за плечи:

— Вставай, вставай, нужно идти.

Мальчик еще не проснулся как следует и с трудом соображал, где находится. Ага, рядом Ион и дедушка. Значит, все хорошо. Ночная свежесть быстро взбодрила его. Как плохо спать на кочках: болит шея. Слышалось хлопанье бичей, это Григорий и Боря поднимали коров. Через несколько минут все были готовы к походу. Ион попытался шагнуть, опираясь на палку.

— Наступай на нее, наступай смелее, не бойся, — советовал дедушка.

Ион ступил на раненую ногу, она подогнулась. Ион вскрикнул и выронил палку.

— Больно! Будто режут.

Старик в отчаянии огляделся, надеясь найти хоть какую-нибудь помощь. Кругом тьма, ни души. Только теперь он полностью отдал себе отчет, какую ношу взвалил на свои уже хилые плечи. Один-одинешенек, он отец и мать для этих ребятишек. И стадо к тому же казенное на его совести, свое, может быть, и бросил бы уже.

— Послушай, Ионикэ, может, как-нибудь дотащишься до моста? А там мы найдем доктора или повозку, а?

Но Ион не мог. Страшная боль сковала его, каждое движение вызывало невыносимые мучения.

— Так мы понесем тебя! — решительно встал дед Епифан.

И они тронулись, неся попарно Иона на самодельных носилках. Даже Илиеша не освободили от этого. Дорога становилась все труднее. Сделанные наспех из мешка и двух палок носилки выскальзывали из рук, мешали шагать. Палки впивались в ладони, руки цепенели. Стадо, лишенное сразу трех погонщиков, разбредалось.

Обессиленные люди двигались молча, не зная точно куда. Одно было ясно: им поручили дело, и они должны довести его до конца.

— Если бы попалось село, мы бы оставили стадо там, — рассуждал сам с собой старик.

Мало-помалу начал заниматься рассвет. Новый день не принес облегчения. Когда рассвело, они увидели, сколько удалось пройти, увидели — и ужаснулись. Буг так же далеко, как и накануне. Старик видел, что ребята окончательно вымотались. Но что же делать? Не видно никакого человеческого жилья, где бы можно было оставить раненого внука.

— Послушай, Ионикэ, может быть, вы с Илиешем останетесь тут? А потом мы вернемся за вами. С повозкой. Ты согласен?

Старик наклонился над носилками, в голосе слышались слезы отчаяния.

— Оставьте меня, дедушка, — безразличным тоном ответил Ион.

Лицо его стало белым, губы запеклись.

— Видишь, скотина разбаловалась, — продолжал дедушка, ища оправдания. — Так скорее доберемся до моста. И тогда все сразу уладится. Не может быть, чтобы мы не нашли повозку или машину.

— Хорошо, дедушка.

— Может, и доктора найду. А сейчас доберемся вон до того шалаша, и там ты останешься. Ну как? До вечера я вернусь.

— Хорошо, дедушка.

Шалаш стоял посредине огорода. Внутри была постелена солома, стоял кувшин с водой, лежало несколько огурцов и узелок с солью.

— Наверно, сторожа оставили, — высказал предположение Григорий.

Дед немного оживился, вышел, огляделся, ища хозяев шалаша. Ведь кто-то тут только что закусывал. Должны же быть люди!

— Может, сторож побежал в село или еще куда, — проговорил дедушка. — Одни не будете, придет же сторож. Скажете ему, кто вы и откуда. А я к вечеру вернусь.

Дед Епифан, спотыкаясь, пошел по пашне. Боря и Григорий молча последовали за ним.

Охваченный грустью, Илиеш долго глядел им вслед. Потом попытался разговорить Иона, но тот еле-еле ворочал языком. Со скуки Илиеш побрел по огороду. Спустя некоторое время залез на абрикосовое дерево возле шалаша, посмотрел, не видно ли старика со стадом. Затем нарвал щетинника и подстелил Иону, чтобы мягче было лежать. А день никак не кончался. Солнце словно застыло на месте. Это был самый длинный и самый тоскливый день в жизни Илиеша.

Боль, видимо, отпустила Иона, и он задремал. Илиеш лег рядом с ним. Вскоре их не смогли бы разбудить и пушки… Над ними пролетали целые стаи немецких самолетов — к переправе. Там громыхали глухие разрывы. Затем освободившиеся от бомб «юнкерсы» шли обратно. Илиеш не слышал и не видел их. Когда он наконец открыл глаза, было уже темно. Деда все еще не было. Ион, пышущий жаром, лежал с открытыми глазами.

— Тебе полегчало? — спросил Илиеш.

— Почему не вернулся дедушка? — простонал тот.

— Наверное, не нашел повозку, — успокоил его Илиеш.