Обреченный - [47]

Он дошел до насыпи. Колеса бронетранспортера еще дымились, распространяя нестерпимую вонь жженой резины, еще стекала частыми каплями по наклоненной броне черная маслянистая жидкость, еще влажно блестело бурое пятно на земле рядом с опрокинутой башней.

Шелестов поискал глазами автомат, который мог быть где-то рядом с машиной и, не поднимаясь, заковылял под дорогой к мосту. Надо перетащить Рябцева к бронетранспортеру, думал он, и там найти, чем перевязать. И ждать Лискова. Мы давно не выходили на связь. Он, наверное, уже выслал за нами бронегруппу.

Мелкие камни и песок шуршали под ногами Шелестова, и, подходя к мосту, чтобы не напугать Рябцева, он крикнул: "Рябцев, это я, Шелестов! Как дела, Рябцев?"

Сержант не отвечал, и Шелестов подумал, что он мог потерять сознание. Он оперся руками о бетонную опору, отдышался и заглянул под мост.

В двух шагах от него стояла сержантская куртка — застегнутая на все пуговицы, перепоясанная ремнем, будто ее навесили на спинку стула, только очень низкого, отчего рукава и нижний край куртки касались земли. Из-под него высовывались запыленные носки ботинок. Шелестов взялся за потертый воротник куртки и потянул ее вверх, желая снять ее с опоры, на которой она висела. Что-то глухо упало около его ног. Бросив куртку, Шелестов смотрел на две ноги, обрубленные чуть выше колен, обутые в ботинки, и на свисающие с них изорванные, черные от крови брюки с блестящим лакированным ремешком.

Шелестов, осматриваясь по сторонам, стал искать и очень быстро нашел остальную часть Рябцева. Под куском рваной мешковины лежало голое, с обрубками ног, в пятнах крови тело. Закоченевшие обрубки были разведены в стороны, и из распоротой промежности торчала рука со сплетенными в кукише пальцами.

Он почувствовал, как снова к горлу подкатила тошнота. Шелестов упал на колени около речки и стал корчиться, касаясь лицом желтой воды. Он сплевывал черную горькую желчь, размазывал ее рукавом по губам, давил в руках глину, и она выползала плоскими червями между его пальцев.

Из-за забора высунулась любопытная рожица. Мгновение — и со скоростью ящерицы бритая голова мальчишки исчезла.

"А-а, юные борцы за веру! Сейчас, — пробормотал Шелестов. — Дайте мне только встать…"

Покачиваясь, он поднялся на ноги и пошел вдоль речки к забору. Вверх, по каменистому откосу, идти было трудно, и он остановился, согнулся, упираясь руками в колени. Голова кружилась, и Шелестов молил Бога, чтобы не потерять сознание.

Узкая улочка была пустынна. В первом проеме на ржавых петлях висела хилая дверь. Он толкнул ее. С истошным кудахтаньем из-под ног разбежались куры. Что-то темное мелькнуло у повозки, заваленной тонкими дровами. Скрипнула зеленая, с овальным верхом дверь. Сделав несколько шагов, Шелестов ухватился руками за повозку, сплюнул, отдышался, посмотрел по сторонам и пошел к двери.

Чтобы войти, ему пришлось пригнуться, и, сделав это, он застонал от боли. Кровь полилась по шее, в голове тяжелыми ударами отозвалось сердце. Он машинально полез в карман, вытащил грязный и мокрый носовой платок и прижал его к ране.

В метре от него, в углу темной комнатушки, освещенной лишь мутным оконцем, стояла холодная печь-буржуйка, на ней — чайник и сухая лепешка. Шелестов попил из носика чайника, заглянул за ширму, разделяющую комнатушку пополам, посмотрел в окошко. Медленно распахнулась дверь, ведущая во вторую комнату, и перед Шелестовым появился шашлычник. Шелестов стоял напротив окна и сжимал кулаки. Увидев его, старик замер, но в его выцветших глазах не было страха.

"Ну что, старик Хоттабыч? — пробормотал Шелестов. — Сейчас я буду тебя четвертовать. Говори, кто моего солдата порезал? Кто над раненым мальчишкой издевался?"

Старик молчал. Ему в голову полетел чайник, ударился о белый морщинистый лоб и упал, расплескивая воду, на пол.

Надо было торопиться. Шелестов чувствовал, что его сознание висит на тонком проводе, по которому еще течет слабый ток, питающий его ненависть, но это будет продолжаться недолго, в любую секунду этот проводок мог оборваться, и все вокруг — почерневший старик, закопченная буржуйка, усеянное мушиным калом окошко, матрацы, раскиданные по комнате — все это исчезнет и уже никогда не вернется опять.

Шелестов запер входную дверь на засов, наклонился над мутным желтоватым окошком и ударом кулака выбил стекло. Схватил окровавленной рукой осколок и приблизился к старику.

— Сейчас я отрежу тебе голову.

Дикая жажда мести угасала, она уже не полыхала в плавящемся от боли мозгу. Шелестов снова посмотрел в окошко, боясь, что его могут застать врасплох боевики, прижался к холодной жести буржуйки лбом и застонал. Ну при чем здесь этот несчастный старик, думал Шелестов, я не смогу убить его, это безумство, мне жалко, мне страшно жалко его…

Он терял сознание, медленно опускаясь на пол, и уже не слышал и не видел, как кто-то ломится в дверь, как снаружи зовут его, как вместе с засовом слетает с петель дверь, и в комнату врывается Лисков и с перекошенным лицом стреляет из автомата куда ни попадя; шашлычник, схватившись за грудь, повалился навзничь, истерично закричала его жена, то ее крик тотчас оборвала автоматная очередь… А Лисков уже тащил Шелестова во двор, бил его по щекам, приказывал кому-то поджечь дом, чтобы трупы шашлычника, его жены и детей сгорели дотла, и гремели ботинки, и раздавались короткие команды, и Шелестов падал в черноту небытия, уже не чувствуя земли и жизни, уже не помня того, что пережил…