Обреченный - [31]

Дважды Шелестова вызывали в прокуратуру, но разговор со следователем ни к чему новому не приводил.

— Не вспомнил? — пытливо заглядывая в глаза Шелестову, спрашивал следователь.

— Нет еще, — отвечал Шелестов. — Но что-то потихоньку начинает проясняться.

— Правда? — следователь не смог сдержать улыбки. — И что именно? Давай во всех подробностях…

— Меня зовут Шелестов Александр, я капитан Российской армии, верой и правдой выполняющий все приказы своего начальства, не жалеющий крови и самой жизни…

— Хватит! — оборвал его следователь, хлопнул ладонью по столу. — Веселишься? Ну-ну… Теперь я расскажу тебе подробности. До первого ноября я должен передать твое дело в суд. И запомни, Шелестов… — Голос следователя стал громким и звонким. — Запомни! Я выбью из тебя признание! Понял, сопляк!? Выбью!

Скандал в военкомате утих, и военком представил документы Шелестова на увольнение в запас по сокращению. Шелестов воспринял это спокойно. Он зашел к Блажко в кабинет и спокойно объяснил, что распрощаться с армией никак не может, потому что она еще не вернула ему все долги.

— Какие долги? — свирепея, спросил Блажко. — Это ты ей по гроб обязан, что сделала из тебя человека, что вывела тебя в люди…

— Мне нужна квартира, — оборвал его Шелестов.

— Вот тебе, а не квартира, за такую службу! — гаркнул военком, показывая кукиш.

— Послушайте, Петр Макарович, — выждав паузу, сказал Шелестов. — Я очень ценю ваш юмор, но не надо так нервничать, я вас все равно не боюсь. И не машите руками, а то я могу ударить вас по лицу.

— Что?? Да ты… ты… Я тебе устрою… Мало тебе одного уголовного дела? Еще одно получишь! За уклонение сядешь! Ты у меня, бля… — задыхался от ненависти Блажко.

Вернувшись к себе в кабинет, который с недавнего времени служил и квартирой, Шелестов упал на койку, покачался, глядя в потолок и выстраивая в уме все те проблемы, которые свалились на него. Без напряжения он вспомнил полковника Лискова, с которым когда-то служил в одном полку, и который теперь был не последним человеком в генеральном штабе.

— Тарас Петрович, — сказал Шелестов по телефону, — в моей алфавитной книжке ваша фамилия значится первой.

— Как здоровье, Саня? — обрадовался полковник. — Только о тебе думал! Ну, ты как? В прокуратуру вызывали? О чем спрашивали? Что ты этим гиенам сказал?

— По-прежнему требуют сознаться в массовом уничтожении мирного населения.

— Негодяи, — прошептал Лисков. — Я им яйца повыдергиваю, слышишь? Но ты ведь ничего не помнишь, Саня! Разве тебя можно привлекать? Изверги… Ты ведь хрен что помнишь, правда, Саня? Какой с тебя спрос, если ты не можешь отвечать за свои поступки? Даже если предположить, что ты виноват, какое может быть раскаяние, если ты ничего не помнишь? Я прав, Саня?

— Тарас Петрович, я не о том хотел с вами поговорить.

— А о чем, дорогой мой?

— Меня увольняют по сокращению. А служить хочется.

— Все! Понял! Дальше можешь не продолжать. Ты ж для меня роднее брата. Мы ж с тобой кровью повязаны! Я найду тебе должность. Через часик позвони!

Через час Лисков предложил:

— Есть должность, майорская, инструктор по горной подготовке в учебном центре. Хоть это под Москвой, сорок минут электричкой, соглашайся не раздумывая.

— Я соглашаюсь, Тарас Петрович, но с кем я буду работать? Кого готовить?

— Спецназ! Элитные войска для миротворческих сил! — и перевел разговор на наболевшую тему: — Ну, так ты расскажи, как у тебя с памятью? Лучше стало или по-прежнему?

— По-прежнему, — почему-то соврал Шелестов.

— Я тебе завидую. Тебя не терзает наше прошлое… А я — поверишь? — рад бы забыть Войну, да не могу. Терзает она меня, Сашка. Ой, терзает. Ну, пока! Как приказ подпишут, я тебе сообщу.

С чего это Лискова терзает прошлое? — подумал Шелестов. Он вытащил из-под койки рюкзак, кинул в него пару оливковых рубашек, пальто, ботинки, словом, собирать свои вещи к переезду.

Глава 31

Алла позвонила вовремя, потому что Шелестов уже собрал все свои вещи, уместившиеся в четыре коробки из-под пива, и был готов переехать в общежитие рядом с учебным центром, где ему предстояло работать.

— Ты нас еще не забыл, инвалид? — как всегда чрезмерно громко говорила в трубку Алла. — Хватай тачку и мчи к нам. Генка только что вернулся от "Полковника", там он опять с торговцами подрался. Ему куртку порвали в клочья. Сам злой, все раскидывает, я не могу его успокоить.

— Его что, избили? — спросил Шелестов, но Алла уже положила трубку.

Дверь открыла она. Как всегда поцеловала его на пороге, как всегда стол был застелен газетой, и на нем ощетинились рваными крышками консервные банки. Все было так же, как и месяц, и два, и три назад, насколько мог помнить Шелестов. Генка сидел за столом. Он был в кителе, одетом поверх белой рубашки. На груди серебром отливал орден. Выглядел Генка, в самом деле, неважно. Глаза подпухли, взгляд мутный. Рядом с ним стоял пустой стакан.

При появлении Шелестова Генка не произнес ни слова. И только когда тот сел за стол, и Алла принялась угощать его консервами, Генка поднял глаза и сказал:

— Наливай, старичок. Выпьем за то, чтобы мы, в конце концов, победили.

— В каком смысле?