Образование Венецианской колониальной империи - [145]
Надо полагать, что именно в это время у венецианского правительства родилась мысль использовать крестоносную армию в своих, более узких чем египетские планы, интересах. Как ни заманчивы были перспективы захвата Египта, трезвые венецианские политики постепенно убеждались в том, что эти перспективы стали более чем туманными: общее число явившихся в Венецию крестоносцев составляло половину, а может быть и менее, численности предусмотренной в договоре армии[1441], — было ясно, что загребать жар чужими руками не придется; положение Мелек Адиля — теперь это было ясно для всех — упрочилось, и надо было предвидеть, что борьба с ним будет тяжелой, особенно, если будет сделана попытка атаковать его в Египте; наконец отчетливо наметилась перспектива использования крестоносной армии для решения других политических задач. Венецианцы умели хорошо разбираться в складывавшейся политической обстановке и не желали ловить журавлей в небе, если синицы давались в руки. Венецианское правительство быстро перестроило свою политику: если силы собравшейся крестоносной армии могли оказаться слишком слабыми для решения большой египетской проблемы, то они все же были достаточны для решения других менее сложных, как могло казаться венецианцам, задач.
Волей судеб крестоносная армия оказалась в венецианских руках. Это обстоятельство было как нельзя более благоприятным для колониальных планов Венеции в Истрии, где, как мы видели, в самое последнее время позиции Венеции пробовали оспаривать пизанцы, и в Далмации, за которую республика св. Марка вынуждена была вести борьбу уже целое столетие против венгерской короны. Мы видели, что в самом конце предыдущего столетия венецианцы потерпели неудачу при попытке еще раз подчинить себе непокорный Задар, который упрямо тянул в сторону венгерского короля. Теперь естественно родилась мысль использовать крестоносное ополчение для подчинения этого далматинского города. Крестоносцам было предложено «отработать» отсрочку по уплате недостававшей суммы, совершив поход вместо египетских берегов к берегам Далмации, причем крестоносцам дано было понять, что та добыча, которая их ждет в Задаре, поможет им расплатиться с венецианским правительством.[1442]
Даже оптимистически настроенный Вильардуэн сообщает, что крестоносцы согласились на сделанное им предложение «не без споров»; ряд других известий говорит нам о большом соблазне и великом замешательстве, которое оно вызвало по крайней мере среди части крестоносного воинства. Епископ Гальберштальский Конрад только по совету папского легата, тогда еще находившегося при войске, согласился остаться и «по возможности терпеть их (венецианцев) наглость».[1443] Другой прелат, участник похода, аббат Мартин «весь измучился, не зная куда склониться и что делать».[1444] В лагере поднялись великие споры и «много прошло времени в раздорах и разногласиях, причем венецианцы энергично настаивали (на походе под Задар), а наши (крестоносцы) робко возражали»… В результате «многие даже бедные люди, оставив войско и обратив свои стопы назад, вернулись домой».[1445] Положение, таким образом, оказалось трудным: поход этот, незначительный сам по себе, был крайне неприятен по крайней мере для части крестоносцев в том отношении, что он направлялся, вопреки папским предписаниям, или указаниям папского легата, против христианского города, принадлежавшего христианскому королю, также «принявшему крест». Суассонский аноним, поэтому, прав, когда он говорит, что «венецианцы заставили» крестоносцев совершить этот неприятный поход.[1446]
Когда, наконец, безвыходность положения одних, надежда на богатую добычу других, томительная бездеятельность третьих заставили согласиться с предложением Дандоло, дож, а по его примеру и много других венецианцев в особо торжественной обстановке приняли крест «к великой радости крестоносного ополчения».[1447] Венецианский флот быстро приготовился к отплытию; но прежде чем он покинул лагуны, возникло новое обстоятельство, которое сыграло исключительную роль в дальнейшей истории похода. Это были планы Бонифация Монферратского, за которым стоял Швабский дом.
В Венеции появилось немецкое посольство от Филиппа Швабского и царевича Алексея, сына Исаака Ангела, свергнутого с престола его братом Алексеем и ослепленного им.[1448] Молодому принцу весной 1202 г.[1449] удалось бежать из тюрьмы, куда он был посажен своим дядей, и он теперь искал на Западе помощи против узурпатора. Он обращался к Иннокентию III, но встретил холодный прием: папа пока не желал осложнять крестового похода вмешательством во внутренние дела Византии и хоть косвенно оказать этим поддержку дому Гогенштауфенов.[1450] Наоборот, в Филиппе Швабском, женатом на его сестре Ирине, принц встретил живейшее участие, и при дворе Филиппа созрел план использовать для возвращения византийского трона Исааку крестоносное ополчение. Бытописатель четвертого крестового похода уверяет, что на эту мысль натолкнули Алексея пизанцы, помогшие ему бежать из Константинополя, при встрече в Вероне с крестоносными отрядами, двигавшимися в Венецию.
