Образцовая смерть - [44]

Возможно, графиня де Сент-Эффруа знала об этом, а быть может, она почерпнула эти сведения в собственной душе — самой глубокой из тех бездонных сокровищниц, где погребены древние тайны. Если ее спрашивали, почему она никогда не появляется в церкви с детьми, она отвечала, что посещает другой приход. Молчаливо коротая дни за чтением, Маргарита отговаривалась вдовством, дабы избежать светских развлечений, сводя их к минимуму. Искать одиночества вынудила ее вовсе не смерть ветреника, который пропал, не дождавшись своего диковинного потомства, а кропотливое презрение, коим она заглушала память о муже, — чувство столь властное и всеобъемлющее, что оно исключало любые страдания. Это душевное Движение, более тонкое, чем ненависть, но столь же повелительное, никуда не исчезало, даже когда она читала, говорила или сочиняла письмо. Оно поглощало ее без остатка, и графиня смаковала недостатки, промахи, упущения и ошибки человека, который сам казался ей одной большой ошибкой.

В отличие от матери, близнецы, наследуя, возможно, ветренику-отцу, читали очень мало. Чаще всего они ограничивались тем, чего требовала учеба, а если и делали исключения, то Сент-Эвремон[42] привлекал их гораздо больше Сенеки. На полях тетрадей адельфы рисовали человечков, собачек и домики, и только их голоса нарушали тишину библиотеки.

Библиотека была царством коричневых теней, где пахло кожей и пылью. Чего там только не было: старые географические карты с дикарями и морскими чудищами, душеспасительные книги с эстампами, изображавшими сцены из Библии, учебники физики, галантные пасторали — все то, что Сент-Эффруа собирали, руководствуясь собственными вкусами и прихотями. Больше всего адельфам нравились картинки. Изображения Венеры и Аполлона смешили до слез, а перед Адамом и Евой они застывали в недоумении, плохо разбираясь в Писании и поражаясь, как столь несовершенные существа могли стать прародителями человечества. Однажды адельфы случайно раскрыли старый анатомический атлас, напечатанный в Лейдене. Там были представлены во всех подробностях необычные внутренние пейзажи, прикрытые разрезанной плотью, точно театральными занавесами. Можно было изучить расположение кишечника, мочевого пузыря, строение влагалища и пениса, а также зародыша, скрючившегося — в матке. Все внутренние органы мужчины и женщины были старательно пронумерованы или помечены буквами алфавита, а объекты столь живописной демонстрации, с невозмутимыми лицами и бегло набросанными локонами, обычно держали в руке розу.

Эти гравюры изумили адельфов — в той степени, в какой их могло тронуть нечто чуждое, и даже задели за живое, как только взгляд их упал на изображение гермафродита. Хотя эта фигура была передана не столь точно и деликатно, как того требовала их собственная анатомия, она достаточно красноречиво уведомляла об их собственной привилегии. Уже неплохо зная латынь, близнецы вскоре досконально изучили свое естество и, проявив неожиданную усидчивость, проштудировали «Метаморфозы» Овидия, также узнав от Плутарха, что в Аргосе невеста носила на свадьбе накладную бороду, а на острове Кос молодой супруг переодевался женщиной. Куда труднее было уловить мысль алхимиков, считавших меркурий мужским и одновременно женским началом, но адельфы изо всех сил старались понять Амбруаза Паре,[43] доказывавшего, что Анимус, соединяясь с Анимой, восстанавливает первоначальную Психею. Мифы были еще богаче, хотя следы нередко запутывались. Либо сирийское божество Гермафродит прибыло в Грецию через Кипр, либо, являясь плодом любви Гермеса и Афродиты, оно составляло единое целое с телом нежной нимфы Салмакиды, которая крепко к нему прижималась. Эта легенда наполнила Клода и Ипполита блаженством и уверенностью в своем нерасторжимом единстве, ведь каждый из них был двойным, а вместе они представляли одно существо. Их обуяла гордость.

Эти откровения совпали с телесным развитием. У адельфов появились конические грудки — нежные, шелковистые холмики, едва приподнимавшие батистовые рубашки. Розочки казались совсем бледными, поскольку близнецы были зеленовато-белыми — цвета молодого овса. Обреченные всегда оставаться неспелыми, эти очаровательные плоды, чья вешняя чистота сулила всевозможные обольщения, черпали могущество в своей бесцельности. С самых первых дней адельфы оставались гладкими, как слоновая кость, на их телах никогда не росли волосы или борода — и никаких вам женских недомоганий. Близнецы пребывали совершенными.

Они забросили беспредметные детские игры: если все возможно, значит, все разрешено. Решив исследовать пейзажи своего уникального тела, двойного и даже четверного, они обнаружили материки с цветущими садами и увешанные плодами деревья. Холмы и сладостные долины, родники и гроты, равнины с соблазнительными склонами и потайные ложбины.

Они занимались любовью по-женски. Две гибких куницы отдавались шелковистому сладострастию кожи, нежности орхидеи и безумным ласкам, после которых изнемогали, обливаясь потом и буквально исчезая в перерыве между играми.

— Ты знаешь, золотко, что по-итальянски он называется