Пальто у него не было, и, боясь сквозняков, он поддевал под рубашку фланель, так что теперь ему было жарко в сильно приталенном сюртуке из черного сукна, позеленевшего от времени. Правда, у него осталась старая шинель, но он никогда не носил ее, а хранил, как реликвию. Под ней, дрожа в ознобе, умерла его жена, и этой же шинелью он накрыл ее, положив меж двух свечей на рабочий стол.
«За мной следят, — подумал он, — меня подстерегают…» Он прижал к бедру соломенный чемодан, и по взмокшей от пота коже пробежала лихорадочная дрожь.
В Ричмонде он сел на «Затмение», пароход компании «Мейл Лайн Уилкинсон», направлявшийся в Балтимор и окутанный запахами угля, соленой воды и горячего железа. Это было большое колесное судно с громогласным оркестром, заглушавшим грохот машин и гам толпы, набившейся на три палубы, — великан в чугунных кружевах, который ревел и свистел, выпуская облачка сажи, усеянные искрами, и брызжа клубами пара в переливающееся ночное небо. Люди объедались, пили прямо из бутылок и пичкали прожорливых детей, а из гальюна доносился едкий смрад. Парочки танцевали на крошечном пятачке в центре нижней палубы — мужчины с сигарами в уголках рта и женщины, щеголявшие в шляпах с плюшевыми цветами.
Oh, Susannah, don't you cry for me!
I'm off for Californy with my washbowl on my knee!
[1]«За мной следят. Меня преследуют. Надо сбрить усы, дабы сбить их с толку… Я создал траурную птицу, чтобы она сопровождала в полете скарабея, но птица до смерти заклевала жука».
Ему стало дурно: рядом с ним какой-то лесоруб в кожаной одежде — скорее уж, заплечных дел мастер — присосался к бутылке бурбона, а сам запах спиртного внушал человеку в черном невыразимое омерзение. Волосы вставали у него дыбом от желания и ужаса перед сатанинским эликсиром, один глоток которого мог его опьянить. Человек был рабом алкоголя, опия, других людей, но главное — своей души и своего разума, и эта неволя несла клеймо отвращения, заставляя его убегать от самого себя.
«…Вы же помните, не так ли, вы, наверняка, знаете… просто не можете не знать… он хватал соблазнительную рюмку и, не добавляя ни воды, ни лимона, одним махом опрокидывал ее в глотку, похоже, не испытывая ни малейшего желания перевести дух, пока не осушал все до последней капли. Да, об этом очень тяжело говорить. Он никогда не мог выпить больше рюмки, но даже один глоток приводил его в неописуемый восторг, подсказывая чарующие метафоры, ослепительные образы и слова, пленявшие слушателей. Однако, зайдя, так сказать, за кулисы, — если помните, он родился в актерской семье, — он падал, словно подкошенный, бледнее яичной скорлупы, с застывшим взглядом и растерянным лицом. Да, так оно и было».
Oh, Susannah, don't you cry for me!
I’m off for Califomy with my washbowl on my knee!
Его затошнило, он встал и направился в гальюн, где клокочущая речная вода с громкими всхлипами уносила мусор, кал, бурую пену и угольную кашицу от двигателей. Когда вернулся, его место уже заняла тучная женщина, а соломенный чемодан исчез. Человек тотчас понял, что его похитили не ангелы, а выкрали враги. Они были повсюду, прятались в каждом закоулке, в каждой трубе и за каждым лепным орнаментом на «Затмении», а затем внезапно вырастали в натуральную величину. Они были плебеями, от них пахло сыром. Они были навьючены детьми и огромными свертками. Чемодан исчез — украли основное и жизненно важное. И его враги сделали это осознанно, ведь поступок идеально вписывался в их извращенную философскую систему.
В прачечной рассвета пароход безутешно кричал от горя, причиненного ему людьми. Угрюмые деревья тянулись по берегам. Уже расплывчато вырисовывался Балтимор, затем показались плоские дома, будто намалеванные на балаганном занавесе, аспидные и бордовые доки, горы мешков и бочек, ломовые дроги и лошади, склоненные мордами к земле: единственный для них способ выразить свое отчаяние.
Перед поступлением в Уэст-Пойнт он немного пожил в Балтиморе — там у него была родня и множество друзей. Но он все же не пойдет ни к издателю Томасу У. Уайту, ни к Джону Пендлтону Кеннеди — известному писателю, члену Конгресса и заместителю прокурора, одному из самых влиятельных людей в городе. Он решил повидаться лишь с кликой Джима Перри — они, конечно, люди малообразованные, но зато не станут прибегать к досадным увещеваниям или давать бестактные советы.
Перри владел фабрикой боеприпасов и жил неподалеку от «Ассембли-Рум» в неоклассическом доме, открытом практически для каждого. Он слыл знатным выпивохой, циничным и веселым, но в его общительном характере не было ни капли вульгарности, а живой ум позволял ему внимательно следить за мыслью рассказчика, если, правда, тот воздерживался от упоминаний птолемеевского Mare Tenebrarum[2] или аксиом Аристотеля, ведь гуманистом Джим Перри не был. Он радушно принял путешественника, который после первого обмена любезностями взволнованно заговорил об украденном чемодане с рукописями.
— Ну, полно!.. Мы непременно его отыщем. Сию же минуту отправлю слугу в транспортную контору Уилкинсона… «Затмение», говоришь?..