Образ жизни - [3]

Ветер чёрный гуляет в лесу,

И плывет в небе месяц библейский.

Профиль птицы такой иудейский…

Я проснулся в четвёртом часу,

Голубое окно растворил.

Лёгкий бриз Средиземного моря

Долетал из-за ближнего мола

И в рассветные трубы трубил.

Но стоял этот сон в голове,

Как сюжет из шекспировской пьесы.

…Скоро праздник, подумалось, — Песах.

Это видно по яркой траве.

Иудейский верлибр

Я — воздух на конце огня,

Я — камень на конце дождя,

Я — синее на грани красного,

Я — белое на грани чёрного.

Я — корень дерева,

Что тысячи тысяч лет

Питалось сточными водами

Чёрно-багрового мегаполиса,

Дерева тысячи лет

Дышащего удушливым дымом,

Высокого дерева

Весной выстреливающего в небо

Миллионы миллионов

Зеленых моих внучат,

Печально умирающих осенью

И уносимых жёлтыми ветрами

В серую пустыню.

Я — верхний слой живой земли

Под постаментом чёрного памятника тьмы.

Я — трава, ломающая железный асфальт.

Я — ствол пушки,

Нацеленной чугунным ядром

В самое сердце добра.

Я — голубая вода

Для закалки стали будущего меча,

Что снесёт с чёрного памятника

Смрадную голову зла и ненависти.

Я — острие этого меча.

Я — крик

На грани рыдания и песни.

Я — расстояние

От родильного крика

До смертного вздоха.

Вот поэтому

Я — синее на грани красного,

Я — белое на грани чёрного,

Камень на конце дождя,

Воздух на острие огня.

Возле синагоги

Возле белой синагоги

Дева смуглая стоит,

И младенец тихо дремлет

На её крутом плече.

Возле белой синагоги

Я стою — российский жид,

И войти я не решаюсь

Под ее высокий свод.

Мимо — в чёрных лапсердаках,

В шляпах чёрных и в пенсне.

Вот проходит сын Хабада,

Смотрит странно на меня.

Мимо — в чёрных лапсердаках…

А душа моя — во сне.

Не решаюсь, не решаюсь

Я переступить порог.

Я молюсь звезде заката,

Первой вспыхнувшей звезде.

И мои воспоминанья

Никому не увидать.

Я молюсь звезде заката

Одинаковой везде —

То ли в Иерусалиме,

То ли в Ялте, на горе.

Есть о чём мне помолиться.

Что у Бога попросить.

Сколько смуты накопилось

За прошедшие года.

Подойти к свече вечерней

И поклоны долго бить.

…Только я Его не вижу,

И не видит Он меня.

Кадиш [5]

В зените солнце так палило,

Как палит здесь во все века.

Мы стали на краю могилы —

У кромки рыжего песка.

Вот здесь тебе досталось выпить

Последний приторный стакан,

Где Иордан впадает в Припять.

А, может, Припять — в Иордан.

Нет места для зелёной злобы.

Есть только горечь и печаль.

Как далеко достал Чернобыль!

В какую докатился даль!

Кадиш короткий кончен чинно,

Холодный камешек в руке.

А иудейская долина

На русском плачет языке.

Мой иврит

Вы только превратно меня не поймите —

Не врун я, не лжец, не нахал —

Я с нежного детства болтал на иврите,

Но сам я себя не слыхал.

В зелёные годы и в спелые годы

Лежал я в развалинах школ

Отрезанной веткой большого народа,

Зарытой в российский подзол.

А соки ее пробивались так редко

Сквозь стыд, и сквозь страх, и сквозь грех.

И что я сегодня —

Та самая ветка,

А, может зелёный побег?

Так кто я сегодня,

Так кто я, скажите?

Я стар и настолько же мал.

…Я с детства еще говорил на иврите,

Но только об этом не знал.

Привыкаю

Я так привык быть несчастливым,

Тянуть суровой жизни нить,

Что нынче как-то некрасиво

Мне жаловаться или ныть.

Ведь, слава Богу, жив я вроде,

И слава Богу, вроде сыт.

И в окружающей природе

Ничто мне вроде не грозит.

И море тёплое игриво,

И свет горит в моём дому.

Я привыкаю быть счастливым —

Привыкнуть можно ко всему.

* * *

Мы с внуком в шахматы сыграем,

Потом из лука постреляем,

Затем еще чего начнём —

К примеру — бицепсы качнём.

Мой внучек Филька,

Нет причины

Бездействовать —

Ведь мы — мужчины.

Давай, не кисни и не ной!

Вперед! И повторяй за мной!

Наверно, Богу так угодно,

Что б ты был сильным и свободным.

Осваивай борьбу и бег,

Другого века человек.

Берись за кисть и за смычок,

Мой внук, мой птенчик, мой бычок!

Но только чтобы не война…

Твоя вина — моя вина.

Народы, расы — всё враньё!

Земля — Отечество твоё!

Стихи пиши, долби гранит —

Трудолюбивых Бог хранит.

Он слушает меня пока,

Но всё же морщится слегка,

И мне даёт такой ответ:

— Не доставай! Сам знаю, дед…

* * *

Стала речь моя исповедальной —

Здесь, где я поднялся и упал,

Где, не только территориально,

Ближе к Богу я сегодня стал.

Восемь лет хожу по новой тверди,

Восемь лет тропу к Нему ищу.

Но за мною следом бродят черти,

Хлопают, кривляясь, по плечу.

Боже мой, я знаю не по слухам

(Потому как это сам прошёл),

Что крутая русская сивуха

Делает с еврейскою душой.

Но моя душа не виновата,

Столько лет блуждавшая в лесу.

Ангелы мои — мои внучата,

Только лишь они меня спасут.

Иерусалим — моя столица.

Здесь и оплачу свои долги.

Господи! Евреем дал родиться —

Умереть евреем помоги.

Молитва

…еврей — это святое существо.

Л. Толстой, 1891 год

Всемилостивый Бог,

Я — русский иудей —

Молюсь не за себя,

А за своих детей.

Пока я в мир иной

Неспешно ухожу,

На внуков и детей

Всё пристальней гляжу.

Молитвою моей

Пусть будет русский стих —

О том, что никогда

Ты не оставишь их.

На Волге, на Днепре,

На Иордан-реке —

Прости, что я молюсь

На русском языке.

Нью-Вавилон

А что привёз с собой, —

Сумей сберечь,

Как ту святую воду из колодца.

…В Израиле — украинская речь

(Я вздрогнул даже)

Громко раздаётся.

Как без вести давно пропавший брат,

Является утраченное слово.

Как будто тыщи лет тому назад,

Нью-Вавилон здесь создаётся снова.