Обратно к врагам. Автобиографическая повесть - [38]

Мама работала на строительстве. Да, она строила эти прекрасные, удобные квартиры для других, а мы ютились в одной комнате с клопами. Ее зарплата была мизерная. Тяжелая работа и недоедание наложили свой отпечаток на ее лицо. На лбу у нее появились две глубокие морщины. Чтобы облегчить ее заботы о нас, мы, дети, шли летом работать в совхоз. Конечно, мы тоже зарабатывали немного, но это было не так важно. Главное, что мы могли есть в совхозе, собирая огурцы, помидоры, малину. А вечером, идя домой, мы иногда ухитрялись прихватить кое-что с собой, хоть брать домой овощи и фрукты строго воспрещалось. За этим следил бригадир, разъезжая по полю верхом на лошади. Самым важным для нас был обед в совхозной столовой: там за копейки мы могли вкусно и питательно поесть. И это было куда лучше, чем деньги, на которые мы, так или иначе, ничего не могли купить.

Так обычно проходили наши летние каникулы. Вечерами мы вместе сидели на крыльце и обсуждали письма отца, которые теперь приходили регулярно, раз в месяц. Иногда мы получали посылки от дяди Феди. Чаще всего это были сухие продукты или одежда и обувь. Но он отсылал их под чужим именем. Теперь он был нашим единственным спасителем. Без него мама никогда не смогла бы нас ни прокормить, ни одеть. Но навестить нас он не мог. Как комиссару армии, ему нельзя было иметь связь с семьями репрессированных. Много лет спустя, после окончания войны и смерти Сталина, мы узнали, что дядя был обязан своим положением в армии, во время пребывания отца в Сибири, простому случаю. Когда шла очередная проверка высшего офицерского состава, в наш район, где родились дядя и отец, послали для заполнения анкеты. Там был вопрос, есть ли родственники, из которых кто-нибудь сослан в Сибирь как враг народа или заключен в тюрьму? На этот вопрос кто-то из служащих районного отделения ответил «нет». Позже, когда все прошло, отец думал, что это сделал кто-то из друзей семьи. Ведь все знали в районе, что отец сослан на пять лет в Сибирь с лишением на год права голоса. Таким образом в то время удалось дяде остаться в армии офицером.

Во время моего пребывания в Краматорске я познакомилась с моей ровесницей Лилей, которая жила в соседнем рабочем поселке с отцом и братом. Оба они работали на фабрике, а Лиля занималась по хозяйству. Она подружилась с нашей мамой и часто навещала нас. Она завидовала нам, что у нас «такая хорошая мама». Вечерами она посещала курсы медсестер и однажды пригласила и меня пойти с ней. Преподавание меня очень заинтересовало, и вскоре я сама записалась на эти курсы. Теперь вместе с Лилей я три раза в неделю ходила на лекции. Их читали нам разные медицинские специалисты. Это был интенсивный курс медсестер запаса РККА (Рабоче-крестьянской красной армии), и поэтому преподавание было особенно тщательным. Зимой, когда я уехала опять в Запорожье учиться, Лиля прислала мне свои конспекты, и я продолжала учиться заочно. Эти лекции давались мне довольно легко, так как анатомию и физиологию человека я уже изучала в школе.

Когда на следующее лето я опять вернулась в Краматорск, он показался мне настоящим адом. Нужда и недостаток продуктов были невероятными. Или я просто раньше этого не замечала? Очереди за хлебом и за другими продуктами стали как будто еще длиннее. Уже с вечера женщины и дети собирались у магазинов и простаивали целую ночь, чтобы наутро быть первыми. Но скоро милиция стал разгонять эти толпы у магазинов. Тогда народ собирался за домами, становясь там в новые очереди. Иногда таких очередей было несколько. Утром, в восемь часов, как только открывался магазин, люди к нему бросались со всех концов, сбивая друг друга с ног, ругаясь и крича. В это время толпы у магазинов особенно увеличивались — на заводах и фабриках менялась смена, и рабочие, усталые и голодные после ночной работы, нажимали на толпу женщин и детей и отталкивали их в сторону. Нередко случалось, что из толпы выносили придавленных или без сознания. Милиционер, которого вызывали навести порядок, ничего не мог сделать, беспомощно стоял в стороне и смотрел на взбесившуюся от голода толпу.

В этом году, как никогда прежде, я почувствовала, что город находился в каком-то странном волнении. На улицах города появились группы военных, бывших участников финской войны. Они довольно открыто ругали советское правительство. Иногда к ним присоединялись заводские рабочие, и между ними разгорался спор, что делается в стране правильно и что неправильно. Кто-то припоминал времена Испанской гражданской войны, когда нигде нельзя было купить ни масла, ни муки, ни сахару. А когда об этом спрашивали в магазинах, ответ всегда был один и тот же и с той же иронией: «Масло поехало в Испанию». Говорили и о том, как во время финской войны вся транспортная система находилась в полном хаосе. Не было ни машин, ни автобусов. Путешествовать из города в город стало абсолютно невозможно. Все виды транспорта были мобилизованы на войну с Финляндией. В магазинах нельзя было купить даже спичек. Теперь за все это люди искали ответственных. А так как слишком сильно протестовать против правительства было опасно, то искали других виновников: на улицах можно было слышать крики пьяных: «Бей жидов — спасай Россию!» Этот еще дореволюционный лозунг не умер среди советских антисемитов. На всякие такие «беспорядки» НКВД всегда реагировал немедленно. Часто можно было видеть, как большие грузовики останавливались возле толпы, НКВДисты окружали собравшихся, грузили их на машины и увозили.