Обратная сторона тарелки - [29]

Зато когда один за другим ушли её родители, она на похоронах нанесла едкую мазь в уголки глаз: чтобы хоть для приличия выдавить слезу.

— Может, замкнуло от горя? Так бывает…

Она пожимает плечами:

— Вот здесь, — показывает на сердце, — пусто. Нет, отношения с матерью и отцом у меня всегда были самые нормальные, как у всех. — Отжили своё люди — что может быть естественней?

Вы всё ещё спрашиваете, о чём можно думать, думать, расхаживая по комнате, закуривая одну за другой сигареты и сыпля пеплом? И об этом в том числе.

— Почему не стерилизуешь свою кошку? — спрашиваю я соседку. — Останови живой конвейер по производству несчастных котят.

— А то не знаешь?! — заливисто, заразительно хохочет она. Она вообще хохотушка, всеобщая любимица, лёгкий, весёлый человек. — Выхолощенная кошка — она ж ленивая, как мужик. Мышей не ловит.

— Тогда хоть по объявлению раздавай. Есть шанс пристроить, пока котята маленькие.

— Внучата плачут. Пускай наиграются досыта, а уж потом…

Потом повзрослевшие котята никому не нужны. Я говорю соседке, что котята — те же дети: им голодно, холодно и страшно. Она покачивает головой, смотрит на меня с жалостью, как на блаженную.

Мне не понять её, а ей — меня. Мы как с разных планет.

Не думайте, что я ах какая вся из себя хорошая, а соседка злыдня. Она живёт ярко, страстно, втягивая в орбиту своей любви, грея в лучах своей доброты детей, внуков, отца и мать, братьев и сестёр, соседей, коллег по работе…

Кого согрела я? Что я сею вокруг? И у меня самой есть свои котята, то есть, скелеты в шкафу. И я поворачиваюсь и ухожу.

Одуванчиковый мёд

Мне понадобилось срочно провести генеральную уборку. Вообще я сама убираюсь. Чтобы разбудить боевой дух, включаю на полную громкость динамики с музыкой, решительно закалываю волосы, закатываю рукава и штаны… Держитесь, пыль и грязь!

Ненавижу вытирать пыль, у меня от этого прямо давление подскакивает. Берёшь в руки какую-нибудь фарфоровую фигурку или всю из себя изогнутую лампу и недоумённо вертишь: как протереть эти мелкие фиговинки? В тазик их с водой! А сувенирных тряпичных кукол?

При въезде в посёлок висит доска объявлений. Там я увидела вырванный из школьной тетрадки листок с написанным от руки: «Дорогие соседи! Уборка на дому. Недорого».

Тётя Маша с крайней улицы объяснила: «Огороды кончились. Дома сидеть и в окошко глядеть скучно. — И предупредила: — Убираться буду не торопясь, но тщательно, как для себя».

Как хороший танцор, начала от печки, то есть с кухни. Перемыла всю посуду до хрустального блеска. Обнаруживала и набрасывалась на малейшее пятнышко в потайном углу кухонного шкафчика, как на кровного врага. И вот празднично засияли окна и зеркала, распушились и заиграли коврики, заблестели как лакированные листочки на комнатных растениях.

А как она мыла полы — это же песня! Маленькой мягкой тряпочкой протирала плинтусы, залезала в каждую щёлку, каждый уголок. Потом на четвереньках, в велосипедных наколенниках, ползала, любовно омывала полы как живые, каждый сучок на половице!

Как это было не похоже на других домработниц: для виду бешено погремят вёдрами, погоняют шваброй лужи грязной воды, наведут болотную сырость и подбоченятся: принимай работу, хозяйка!

Потом я узнала, как мне неслыханно повезло. У тёти Маши просто случайно образовалось «окошко» в её рабочем графике, а так она была нарасхват. За неё боролись, из-за неё ссорились, её переманивали. Её пытались подкупить и прятали друг от друга, как редкий алмаз…

И характер у тёти Маши был — чистое сокровище.

Поселился к нам парень, который просто терроризировал посёлок тяжёлым роком. Дома подпрыгивали, как при пятибалльном землетрясении. Как будто рядом проложили железную дорогу и пустили по ней грохочущие грузовые составы.

Ближние соседи опасались, что стены дадут трещины. Ходили ругаться, писали письма, замеривали децибелы, обращались в суд. А что суд. Не шумит ответчик с 11 вечера до 7 утра — значит, не нарушает нормы общежития.

А тётя Маша однажды пришла к меломану с зажатым кулачком:

— Голубчик, сделай, за ради Христа, свою музыку тише, а? У меня на дереве птички гнездо свили, яйца отложили, птенчиков вывели. А музыки твоей не выдержали. Им ветер надо слушать, как листья шумят, как другие птицы поют… Вот бросили гнездо, улетели.

Разжала кулачок — а там трое розовых голеньких птенцов. Мёртвых.

— Хотела выкормить, да малы ещё… Я тебе, миленький, с пенсии наушники куплю.

— Не надо мне ваших наушников, — буркнул парень. И что вы думаете? Ничто не могло его прошибить — а тут как отрезало. Благословенная тишина.

Как-то мы с тётей Машей стояли на остановке, слушали богатый русский язык в исполнении хора мальчиков. Я сделала замечание — мат только громче. Тётя Маша подошла и что-то шепнула. Не сказать, что ребята сразу вырубили мощность, но заветные словечки произносили уже глуше. Как бы сминали их, смущённо посмеиваясь и переглядываясь, переталкиваясь локтями.

— Какое вы им волшебное слово сказали, тётя Маша?

— Да, мол, какие нарядные вы, сильные, красивые на загляденье. Девочкам, наверно, нравитесь. Какие защитники Родины растут! А вот от грязных слов, говорю, вся ваша приглядность насмарку, псу под хвост.