Обратная сторона радуги - [40]

– Согласен, не любят, поэтому в игре истории обычно участвуют лучшие и худшие, те, которые сумели подарить надежду, зажечь энтузиазмом массы, и те, кто за надеждой потянулся. Неудачник, обнаруживший, что появился шанс себя зарекомендовать, будет бесконечно предан новой идее, то есть будет настоящим «Истинно верующим».

– Значит, для начала принципиально нового течения в коллективе должно скопиться достаточное количество «Истинно верующих»?

– Как правило, это сигнал о разложении существующего режима. Массовые движения всегда носили цикличный характер. За изобилием «Истинно верующих» появляется лидер. Как правило, это человек, презирающий действительность, как таковую, он не способен к практическим действиям в настоящем, зато красноречиво описывает иллюзорное будущее. Именно такое, какого не достаёт «Истинно верующему».

– Что помогает не попасть под его влияние?

– Здоровое равнодушие. Противоположность религиозного фанатика – это не убежденный атеист, который сам является фанатиком, а благодушный циник, безразличный к тому, есть Бог или нет.

– А антоним понятия «Истинно верующий» – это, надо понимать, скептик?

– Умение сомневаться – вот черта, отличающая здравомыслящих людей.

– Спасибо вам, мистер Эрик Хоффер. Вы преподали замечательный урок сомнения, как своему поколению, так и потомкам.

Впервые за несколько месяцев я крепко и сладко заснула. И меня уже не разбудила тупая ноющая боль.

Я проспала? Отлично, имею право.

Что-то вчера случилось хорошее, как будто мне, наконец, вырвали очень больной зуб. Ах да, это Клаус.

Большинство окружавших меня мужчин, особенно молодых, считали главным достоинством голоса его громкость и старались друг друга переорать. Спокойный, мягкий и вместе с тем уверенный голос Клауса выгодно выделяется в такой среде, вот бы пустить его в эфир. Эта мысль уже крепко осела в подсознании, но тема мне все еще казалась слишком провокационной. Огромная глыба постепенно превращалась в статую, и эта статуя вопреки ожиданиям оказывалась не принципиальным злодеем, а одураченным мальчишкой, нашедшим в себе силы на последний отчаянный бунт. Как к нему отнесутся? Даже на уроке сомнения такая история оказывалась задачей повышенной сложности.

Но омрачать приподнятое настроение мне сегодня не хотелось, и я снова мысленно вернулась к нашей вечерней прогулке и к тому, что Клаус, подаривший мне искренние, не дежурные слова, не лукавил, он действительно считал, что мы стали друзьями, и это было приятно. Да нет же, это было замечательно…

– И все-таки я простудился, – немного виновато сказал по телефону Клаус.

– Проклятье!

Болтать по пустякам с привлекательным мужчиной, который за время разговора ни разу не посмотрел на часы, оказалось так здорово, что я совершенно упустила из виду то, что холодным ноябрьским вечером он промок до нитки.

– Пустяки, отлежусь и через пару дней буду как новенький.

– Так не годится. Вчера ты отказался от ужина, и я не настаивала, но позволь хотя бы завтрак тебе приготовить?

– Пожалуй, не откажусь.

Пока я размышляла, как должен выглядеть завтрак немца, вспомнила картинку в роскошной книге Шломо «Хлеб всего мира».

В тот день мы вместе пекли штрудель. Хотя говоря по совести, штрудель пек Шломо, а я по обыкновению любовалась им и приводила в негодность все, до чего могла дотянуться, пока он окончательно не потерял терпение и не скомандовал:

– Встань с арфой на табурет и вдохновляй меня на творчество.

Я стала листать одну за другой глянцевые страницы – американские роллы, итальянская фокачча, английский маффин, брецель – немецкий соленый крендель. Аппетитная картинка. Я живо представила, как отвратительный Христиан Рейтенбах впивается острыми клыками в этот самый брецель и захлопнула книгу.

Сейчас мне этот день уже казался таким далеким.

Тем не менее, один вопрос был решен. Гуляя по близлежащим к отелю улочкам, я замечала одну симпатичную булочную и, судя по благоговейному отношению венгров ко всему немецкому, там обнаружится и искомый крендель.

Клаус в пушистом свитере лежал на тахте и листал журнал. Я принесла ему мед и большую плитку горького шоколада с миндалем, заварила зеленый чай, именно так в свое время лечил меня дедушка Рубен. Его метод всегда оказывался эффективным, и хотя я с детства ненавидела мед и только в канун праздника Роша-шана, когда мед считался одним из основных атрибутов праздничного стола, могла отважиться обмакнуть в нем яблочную дольку, магическое слово «полифенолы» придавало мне решимости. Полифенолы были похожи на воинов судьи Гедеона, от которых трусливые вирусы в ужасе бежали за Иордан, а они черпали ладонями и пили виноградное вино, отчего становились еще сильнее.

– Мне пора, я уже несколько дней в Будапеште, а все еще не видела знаменитую синагогу, – я подала Клаусу упавший AutoBild. -Будь паинькой и звони по любому поводу.

Он кивнул.

– Послушай, Ирис, если что-то в Эржебетвароше тебя огорчит…

– То ты лишишься права учить меня не примерять на себя чужую вину?

– Два – один.

Депрессивные мысли уже не имели такой разрушительной силы и не застили от меня всю прелесть древнего еврейского квартала со множеством старинных построек и маленьких двориков – каждый со своей тайной. Какую потрясающую историю могла бы, наверное, поведать вон та липа. Эх, молчит… А вот и она, самая большая синагога Европы. Здесь молились мои предки – Эмиль Боннер, его отец Менахем Боннер и его отец… Я редко ношу с собой молитвенник, но собираясь в дальнюю дорогу, конечно же, взяла его с собой. Отсюда «Шма, Исраэль!» звучит особенно символично.