Обратная сторона радуги - [41]

Рядом с синагогой стоял тот самый памятник, который, по словам Клауса, и должен был меня огорчить, металлическое дерево – плакучая ива, на листьях которого выбиты имена погибших.

Я бережно дотронулась до одного листочка. Боннер? Нет. И снова, и снова нет… Шестьсот тысяч листьев…

Когда русские уже подступали к Будапешту, немцы тяжело заметались и в спешке свезли к Дунаю и расстреляли без разбора всех остававшихся здесь евреев.

Наверное, могучая липа помнит и об этом, может быть поэтому, а не потому, что осень, у неё такой скорбный вид.

Дедушкину семью я так и не нашла, но я нашла укромное место и удостоверившись, что никто меня не обнаружит, разрыдалась в голос.

А бедной Агнеш, наверное, и поплакать не удавалось, а ведь ей было двадцать четыре года, то есть на шесть лет меньше, чем мне, и что её окружало – инфантильный поклонник, разрывающийся между любовью к фюреру и любовью к женщине, измученная девочка, которой больше не на кого рассчитывать. И полная неизвестность…

А у меня рейтинговая программа, предприимчивый Арик, галантный Карим, лучший в мире дед Рубен, которому я так и не позвонила, и даже кошка. Какое право я имею считать себя несчастным человеком? Да никакого.

Покидать еврейский квартал с тяжелым сердцем мне не хотелось, и я остановила последний взгляд на синагоге, золоченые купола на фоне опустившихся сумерек представляли действительно потрясающее зрелище.

Агнеш, какое правильное имя, похоже на латинское слово agnus, ягненок, агнец божий. У меня больше нет Агнеш… она умерла. Я так ничего и не смог дать любимой. Я должен хотя бы найти раввина, помолиться за упокой её души, или как это у евреев называется.

На этом записи в дневнике Христиана Рейтенбаха оборвались, в тот же день он был расстрелян за лагерными бараками, как враг Третьего рейха, и сейчас мне уже было хорошо известно, за что, пазл сложился. Гордая девушка отказалась принимать участие в сомнительных операциях и свела счеты с жизнью, а безумец организовал в лагере еврейские похороны, отыскал раввина и заставил его прочитать кадиш по усопшей! Это было равносильно революции…

Через два дня бодрый и здоровый Клаус окликнул меня в баре.

– Похоже, я нашла все, что искала, и теперь могу спокойно отправляться домой.

– А кто на этот раз герой твоей программы?

– Его зовут Клаус Рейтенбах.

– Ты в этом уверена?

– Не это ли было твоей конечной целью?

– Значит, чтобы осуществить её, я должен отправиться в Израиль?

– Разве ты не хочешь погулять по немецкому кварталу в Хайфе?

– Очень хочу, а вот что скажет профессор Боннер?

– Профессора Боннера беру на себя.

– А остальные? Я в любом случае прошу тебя еще раз серьезно подумать.

– Мне нужна эта передача, – сказала я твердо, – и я сделаю все возможное, чтобы твое интервью вышло в эфир.

Последний вечер в Будапеште мы проводили на уютной веранде. Играл цыганский квартет.

– Какая замечательная погода, – мечтательно протянула я. – Даже мороженого захотелось.

– Будьте любезны, фисташковое мороженое барышне, – громко попросил Клаус по-венгерски и обратился ко мне. – Ирис, ты умеешь танцевать чардаш?

– Пару раз пробовала.

Он встал и протянул руку.

– Я приглашаю тебя.

– Это не будет глупо выглядеть?

– Возможно. Впрочем, я часто делаю глупости, но редко получаю от этого удовольствие. Почему бы не восстановить баланс?

Я кружилась, глотая холодный воздух, и либо восьмая доля венгерской крови проснулась, расправила перышки и решила во что бы то ни стало наверстать упущенные тридцать лет, либо я впервые танцевала с красивым и, как не странно, за последние дни ставшим очень близким молодым мужчиной, и неожиданное чувство эйфории вскружило мне голову.

Однако головокружение к утру не прошло, и было уже не феерическим, а тяготящим. Со спартанским усилием я поднялась с постели и добралась до ванной комнаты. Бил озноб. Я приняла душ, приготовила билет на самолет и паспорт, вызвала такси, достала папин рюкзак и сунула в тот самый прожженный карман мое любимое будапештское приобретение – флакон духов «Ирис Нуар». На все это ушло около получаса, и силы иссякли окончательно. Мысли разлетались, как воронья стая, и кружились вокруг одной, остающейся четкой – «Только бы добраться до аэропорта!»

– Марта Гловацкая, в замужестве Мельникова уже в пути, – отрапортовала сквозь вороний крик Ализа. – Ариэль сам отправился в аэропорт, говорит, снимем целый документальный фильм, шуму будет… Ирис, с тобой все в порядке?

– Угу.

Самолет набирал высоту, а я чувствовала, как проваливаюсь куда-то в очень глубокую и холодную бездну.

Христиан Рейтенбах с криком «И все-таки они вертятся!» катил на меня десяток огромных брецелей.

– Зачем ты повел в бой необученную армию, ты же ее уничтожил, – набросился на него доктор Любич. – Вот я тебя сейчас поджарю, может, поумнеешь!

– Уважаемый человек, ветеринар, а ведет себя как разбойник, – недовольно фыркнула Кешет.

– Против разбойников предусмотрена венгерская защита, – закричал белый слон с шахматной доски. – Пешка, отойди!

– Его надо поскорее остановить, – сказала я, чувствуя, что моё тело совершенно мне не подчиняется, – он здесь все разнесет!