Обратная перспектива - [7]

Я наконец опускаю ладони. Ирэна всматривается в меня, широко распахнув глаза.

Ошалеть можно от этого взгляда.

– Так – что?

– Ты – гений!.. – страстным, восторженным шепотом провозглашает она.

Ирэна начинает раздеваться непосредственно в коридорчике. Она как-то очень естественно сдергивает с себя блузку, юбку на пуговицах, которая птицей вспархивает у нее в руке, быстрыми движениями, то наклоняясь, то прогибаясь, смахивает с себя остальное и при этом, что удивительно, ни на секунду не прекращает идти. Такая виртуозная женская акробатика, для постановки которой требуется вся жизнь. В полутьме коридорчика, ведущего из офиса в комнаты, это выглядит околдовывающим танцем теней. Так, наверное, плясали жрицы в древних мистериях, и мужчины сходили с ума от одного лишь взгляда на них. Я, правда, с ума пока не схожу. И правильно делаю, потому что, когда вспыхивает торшер, Ирэна предстает предо мной воплощением обжигающих грез. Кажется, что эта легкая страстная плоть только что сотворена и что я – вообще первый человек на земле, который воочию увидел ее. Особенно действует на меня, когда Ирэна поднимает руки, якобы для того, чтоб поправить хлынувшие на плечи солнечные струи волос. Они у нее так и горят. И мне всякий раз чудится, что исполняется этим некий загадочный ритуал, после которого весь мир будет иным. Причем Ирэна ничуть не смущается, что я разглядываю ее. Женщинам вообще втайне нравится, когда на них смотрят – вот так. Назначение женщины – привлекать, и если женщина все-таки делает вид, что растерянна и смущена, то лишь потому, что таковы правила колдовства, выработанные и усвоенные тысячи лет назад.

Впрочем, правила эти можно не соблюдать.

Нинель, кстати, их тоже не соблюдала. Она тоже, раздеваясь, не требовала, чтобы я отвернулся или прикрыл глаза. Хочешь смотреть – смотри. Правда, при этом она никогда не делала первый шаг. Его всегда должен был сделать я. А вот Ирэна как бы взбивает над собой вихревой электрический ореол и, не оборачиваясь, с нетерпением вопрошает:

– Ну, где ты там, где?..

Начинается неуправляемый термояд. Меня стискивают, сминают, формуют, как податливый пластилин, опрокидывают на тахту, поворачивают, распрямляют, сгибают. Я как будто окунаюсь в огнедышащий небесный расплав, очищающий и выявляющий подлинную мою суть. Сколько это длится, понять невозможно, мы проваливаемся в сингулярность любви, где и время, и собственно жизнь исчислению не поддаются. Правда, сама Ирэна так не считает. Это не любовь, полагает она, это просто секс, и не стоит загружать его тем, чего в нем в принципе нет. Однако тут я с ней категорически не согласен. В сексе, даже самом примитивном, торопливом, случайном, все равно есть отчетливый привкус любви. Как вкус яблока – во всех его разнообразных сортах.

– Не усложняй, – в таких случаях говорит Ирэна.

– Я не усложняю, напротив, я делаю из разобщенности – цельность, – отвечаю я откуда-то из пустоты.

– Так и что?

– А цельность – всегда проста…

– О, боже мой!..

Чем-то она в этом смысле опять-таки напоминает Нинель. Та тоже, интуитивно конечно, пыталась свернуть все диапазоны любви в секс-регистр, и я, при всех своих исторических и культурософских познаниях, так и не смог объяснить ей элементарную вещь: секс – это физический голод, а любовь – голод метафизический, первое утолить можно, второе – нельзя, и потому лучше воспринимать их как нечто единое, как первичную сущность, которую невозможно разъять.

Видимо, не хватило слов.

Или чего-то еще.

Шарахнулись друг от друга, как птицы, столкнувшиеся во тьме.

Сейчас это, впрочем, неважно.

Сейчас мы лежим бок о бок на истерзанных, складчатых простынях и успокаиваемся, наблюдая, как истончается за окном бескрайний июньский день. Солнце уже зашло, однако красный отсвет его еще проступает над крышами. Чертополохом прорастает на них ломаная щетина антенн. А чуть выше, предвещая прозрачную летнюю ночь, угасают, растворяясь в беспамятстве, зеленоватые остатки жары.

Ирэна, правда, успокаиваться не хочет. Она чмокает меня в ухо, а потом решительно приподнимается на локтях.

– Ты – гений, – безапелляционно повторяет она.

Этим, кстати, Ирэна принципиально отличается от Нинель. Нинель как-то не догадывалась, что мужчину обязательно надо хвалить. Женщине достаточно восхищенного взгляда, «музыки понимания», чисто телесного языка, слова тут не так уж важны, а вот мужчине как существу более примитивному требуется грубая и откровенная лесть. Мужчина по природе хвастлив. Он должен быть первым, должен быть всегда впереди, должен быть лучше всех, по крайней мере в глазах одной-единственной женщины, взирающей на него.

Он требует этому постоянного подтверждения.

И тут надо уметь – изумленно ахнуть, всплеснуть руками, чмокнуть, как Ирэна, не разбирая куда – якобы от избытка чувств.

И, между прочим, я с Ирэной почти согласен. Блок, закончив поэму «Двенадцать», записал в дневнике: «Сегодня я гений». И Александр Сергеевич наш, тот самый, да-да, в аналогичной ситуации бил в ладони, подпрыгивал и кричал: «Ай да Пушкин!.. Ай да сукин сын!..»

Я, конечно, не Блок и не Пушкин, масштаб, извините, не тот, но когда сегодня в три часа дня я получил от Бориса письмо с приложенным к нему прекрасно отсканированным документом, тоже чуть было не закричал от восторга. А что вы думаете? Бывают в жизни моменты, когда все вокруг будто бы озаряется изнутри, когда испытываешь вдруг то, о чем Гоголь где-то писал: «Вдруг стало видно во все концы света». В психологии данное состояние определяется как инсайт: внезапное озарение, высвечивающее искомую суть. Ньютону падает на голову яблоко – бац! Вот вам формула гравитации… Менделеев ложится соснуть – бац! Всплывает из таинственной глубины знаменитая Периодическая система… Историку это особенно важно. История перегружена фактами, описаниями, рыхлыми и томительными подробностями, переполнена мнениями, интерпретациями, концептами, которые в свою очередь, как папки в компьютере, прорастают необозримым количеством информационных ветвей. Охватить это все, воспринять практически невозможно. Не случайно большинство научных статей в нашей области выглядят так: пять страниц текста, пятнадцать страниц примечаний. Кстати, именно в данной форме исполняет свои статьи и Борис. За деревьями обычно не видно леса, за кошмарным частоколом подробностей утрачивается главная мысль. Историку приходится во многом полагаться на интуицию, полагаться на опыт, спонтанная сборка которого и есть тот самый инсайт. Борис называет это «ощущением документа»: умением выделить в крошеве разнообразных деталей «именно то». Так вот, весь мой опыт, вся моя интуиция подсказывает, что это – именно то. То, что мы, спотыкаясь и путаясь, препинаясь и ссорясь, мучаясь и преодолевая отчаяние, ищем уже более девяти месяцев – с сентября по июнь.