Обращения к Господу в час нужды и бедствий - [2]

Точно так же бл. Августин, Тертуллиан, св. Бернар Клервосский, Данте преломляются в причудливой акустике донновского текста, порождая порой странное эхо7.

Примечания

1 Partrige A.C. John Donne: Language and Style. London, 1978. P. 201.

2 Подробнее см.: Donne John. Devotions upon emergency ocassions... V. 1. Salzburg, 1975. S. XXXII-XXXIV.

3 Ibid. S. XXXIV-XXXV.

4 Ibid. S. XL.

5 Иов 42, 4.

6 Отметим, что именно это качество ряд исследователей считают отличительной чертой школы поэтов-метафизиков. Так, Джозеф Энтони Маццео пишет: "Для поэтов-метафизиков поэтический образ был ценен не в силу того, можно или нет представить его зримо, - он не имел ничего общего со своим "физическим наполнением". В нем ценился сам характер связи, устанавливаемой между явлениями". - Mazzeo Jozeph Antony. A Critique of Some Modern Theories of Metaphisical poetry / Clements Arthur L. (ed.). John Donnes Poetry. N.Y., London. 1991. P. 175.

7 См.: Нестеров А. К последнему пределу. Джон Донн: портрет на фоне эпохи // Лит. обозрение. 1997. Э 5. С. 12-26.

Составление, перевод и комментарии А.Нестерова

1. Insultus morbi primus

Первый натиск болезни

Медитация I

Сколь превратна и жалка участь человеческая: только что я был здоров и вот болен. Дивлюсь внезапности злой перемены и не ведаю, чему ее приписать, не ведаю даже имени для нее. Мы ревностно печемся о нашем здоровье, обдумываем пищу и питье, рассуждаем о воздухе, которым дышим, предаемся упражнениям, что пойдут нам во благо; мы тщательно вытесываем и полируем каждый камень, который ляжет в стену нашего здания; здоровье - плод наших долгих и неустанных усилий; но одно мгновение ока - и пушечный залп все обращает в руины, разрушает и сравнивает с землей1; болезнь неизбежна, несмотря на все наше тщание и осмотрительность; более того, она незаслуженна, и если помыслить ее как приход врага, то можно сказать, что она разом шлет нам ультиматум, покоряет нас, берет в полон и разрушает до основания. О, жалкая участь человеческая! - разве Господь нам ее предназначил, который, Сам будучи бессмертен, вложил в нас искру, отсвет Своего бессмертия, - дабы могли мы раздуть ее в яркое пламя; а мы вместо того погасили эту искру, дохнув на нее первородным грехом; мы сами обрекли себя нищете, поддавшись обольщениям ложного богатства, обрекли себя безумию, прельстившись ложным знанием2. И вот - мы не просто умираем, мы умираем на дыбе, умираем, истязаемые болезнью; более того, мы страдаем заранее, страдаем чрезмерно, изводя себя подозрениями, опасениями и мнительными предчувствиями недуга прежде, чем мы можем назвать его недугом; мы даже не уверены, что больны; и вот одна рука наша старается по пульсу другой, а глаз - по цвету мочи определить, здоровы ли мы? О, нищета, многократно умноженная! Мы умираем и не можем возрадоваться смерти, ибо умираем, мучаемые болезнью; но и прежде, чем подступит болезнь, мы уже изнуряем себя подозрениями и предчувствиями, опережая тот час, когда воистину подступят к нам страдания и смерть; наша кончина зачата первыми признаками недуга, выношена болезнью и рождена смертью, возвещающей о сроках своих оными предвестиями. Тем ли возвеличен Человек как Микрокосм, что в нем самом явлены и землетрясения - судороги и конвульсии; и зарницы - внезапные вспышки, что застят взор; и громы - приступы внезапного кашля; и затмения внезапные помрачения чувств; и огненные кометы - его палящее горячечное дыхание; и кроваво-красные реки - воды, что отходят от нас, окрашенные кровью? Потому ли только он - целый мир, что вместил многое, способное не только разрушить его и казнить, но также и провидеть эту казнь; многое, помогающее недугу, ускоряющее его течение и делающее болезнь неисцелимой, а разве не такова роль мрачных предчувствий? Ибо как заставляют пламя взметнуться в неистовстве, плеснув на угли водой, так усугубляют жгучую лихорадку холодной меланхолией - будто бы одна лихорадка не разрушила нас так быстро, не свершила бы свою разрушительную работу, не присовокупи мы искусственную лихорадку к лихорадке естественной3. О непостижимый разлад, о загадочная смута, о жалкая участь человека!

Увещевание I

Будь я лишь прахом и пеплом (Быт. 18, 27), и тогда мог бы я говорить перед Господом4, ибо рука Господня вылепила меня из этого праха, и ладони Господни соберут этот пепел; Господня рука была гончарным кругом, на котором этот сосуд глины обрел форму свою, и Господня ладонь - та урна, в которой сохранен будет мой прах. Я - прах и пепел Храма Духа Святого; найдется ли мрамор столь же бесценный? Но я - больше, чем прах и пепел; я - лучшая моя часть, я - душа моя. И коли так, коли я - от дыханья Господня, то, покуда во мне есть дыханье, я могу возносить пение Господу Богу моему. Боже мой, Боже мой, почему моя душа не столь чувствительна, как тело мое? Почему душа не способна предчувствовать грех, провидеть его, узнавать его и вырабатывать противоядия, ревновать о здоровье своем и подозревать недоброе так же, как тело мое в болезни? Почему в душе моей нет пульса, который учащался бы всякий раз, лишь только приближается искушение согрешить? Почему в глазах моих нет слез, чтобы свидетельствовать о моем духовном недуге? Мало того, что я стою на путях искушения (такова неизбежная природа вещей, такова участь всех живущих: Змей поджидает нас на всякой стезе и на всяком поприще) - я бреду, я бегу, я несусь, как на крыльях, путями соблазна, которых мог бы остерегаться; я врываюсь в дома, что отравлены заразой; я проталкиваюсь в места, где царит искушение, я искушаю самого дьявола, я домогаюсь и соблазняю тех, кто, не будь меня, остался бы несоблазненным. Я заболеваю грехом, я схожу на одр болезни, я уже не могу встать - недужный, прикованный к постели, - я уже погребен во грехе, я гнию в нем, как в могиле, - и в то же время нет у меня ни провидения недуга, ни учащенного пульса или чувства недомогания, - о бездна, о глубина отчаянья, когда первый же признак болезни есть Ад, и не узреть мне, что одержим лихорадкой похоти, лихорадкой зависти или честолюбия, доколе не озарит меня кромешный мрак и ужас Ада; где первый же вестник, обратившийся ко мне, не скажет: "Ты можешь умереть", или же: "Ты повинен умереть", но: "Ты мертв"; и где первое известие, что душа моя имеет о недуге, ее разъедающем, - непоправимость, неисцелимость свершившегося; но, Господь мой, ежели Иов не произнес ничего неразумного о Боге (Иов 1, 22) в своих преходящих бедствиях, не подобает и мне в моих духовных невзгодах пенять Тебе. Ты запечатлел в душе нашей волю свою, но мы не следуем ей; вложил в нас свой голос - но мы не внемлем ему. Мы болтаем, лицемерим, опиваемся вином, забываемся сном - лишь бы не слышать его; и пробудившись, не говорим вместе с Иаковом: истинно Господь присутствует на месте сем; а я не знал (Быт. 28, 16); и хотя мы могли бы знать эту волю, этот голос, мы не знаем и не желаем того. Но - Господь, создавая часы, отбросит ли в сторону пружину? И создав столь тонкий механизм нашей души и нашего тела, разве упустит Он из виду милосердие, что должно приводить их в движение? Или же Бог создал пружину и не взвел ее? Мог ли Господь наделить нас первой из милостей Своих, но не подкрепить ее большей, без которой первая, даже когда она есть, не более нам полезна, чем если бы она была нам дана от Природы? Но, увы, не о нас это; мы - сыновья расточительные (Лк. 15, 12-13), а не лишенные наследства; мы получили свою долю и растратили ее. Мы - арендаторы Господни на этой земле, и однако же Он, наш Господин, платит нам ренту; платит не ежегодно и не помесячно, но ежечасно и ежеминутно; каждое мгновение вновь и вновь Он являет милосердие Свое, но не разумеем мы того покуда не обратимся и Он не исцелит нас (Мф. 13, 15).