Обращение Апостола Муравьёва - [63]

– Верю, – солидно сказал Марат, хотя воровскую романтику считал больше иллюзией, чем явью. Дома, в Киеве, приходилось рядиться воровской пристяжью, но наивно, по-детски, без грабежа и насилия. Так, бытовая комедия. С ворами, способными держать под собой государственные прииски, встречаться не приходилось.

– Положь сено, – вспомнил Виктор Петрович и чиркнул зажигалкой.

Сухота мгновенно вспыхнула. Мамонтов швырнул в огонь горсть порошка. Повалил густо зелёный дым.

– Сигнализация, каждый цвет – своя причина сходки и срочности.

– А зелёный что?

– Кто его знает, может, «честным фраерам позарез нужна взрывчатка», а может, приговор «поставить чижиков на нож».

– Ну, это ещё вопрос, кто кого куда поставит.

– Ты, Марат, зря не дёргайся, подай лучше ведро.

Когда прогорело, Виктор Петрович плеснул воды. Спустились обратно, инвалид встретил в том же положении, зато стол оказался накрыт.

– Лады. Про нас хлёбово? – поинтересовался Мамонтов.

– Правильно мыслишь.

Лютый не заставил себя долго ждать. Час, не более, промучились гости, глотая слюну, когда издали послышался шум мотора. Где-то на высокой скорости шла машина. Шум приблизился, и во двор вкатил новенький «Уазик». Из кабины вышли двое: водитель – здоровяк под стать Марату, и с ним точь-в-точь копия новоиспечённого генсека Горбачёва, но без родового пятна на лбу. Как-никак, смотрящий Иркутска и области собственной персоной. Вальяжный человек.

Марата к столу не позвали. Принесли на подноски тарелку всячины с ломтём хлеба. Трапезничали вместе Лютый, водитель по прозвищу Шмаровоз, калека в тельняшке и бригадир Мамонтов. Беседовали о золоте. Со знанием дела, пускаясь в глубины истории, щеголяя ценами металлов на Лондонской бирже.

– Как кайлится-можется, Петрович? – поинтересовался после высокой политики смотрящий.

– Благодарствуйте, вашими молитвами, – степенно, по-купечески, отвечал бригадир, расслабившийся после зачётной третьей рюмки.

Зачастили дозы. Марат с трудом разглядел на этикетке «Золотое руно». Такого наименования не помнил, но сразу решил, что водка должна быть отменная. Кабы знал её происхождение, вне сомнений попросил бы отведать.

Ещё во времена Хрущёва, а особенно при Брежневе, народ пристрастился к питному пуще прежнего. В ход шло зелье любой закваски и окраса. Даже дешёвые парфумы-одеколоны исчезли, что из сельпо, что из столичных универмагов. Заодно употребимыми стали технологические жидкости. Непутёвые легко путали питьевой этиловый спирт с убийственно ядовитым метиловым. С тем и участились летальные исходы. Статистика прорвалась в прессу, сначала во внутреннюю, а там и в наружную.

Тогда-то и родилась в научных и даже в правительственных кулуарах счастливая идея о водке с чудесными свойствами – чтоб пилась аппетитно, пьянила, но не измучивала похмельем. Такая уникальная удалась. Опробовали сначала на крысах. После предложили добровольцам. Героически опробовали на себе. Результат вышел ошеломляющим. Оказалось, даже неразбавленный концентрат не имел привычного посталкогольного синдрома.

С тем и решились на масштабные испытания. Молва гласила, что цистерну «Золотого Руна» изготовили на спиртзаводе в Кахетии, а разливать погнали на Дальний Восток. И уже в Магаданской области поставили пару плохо доступных районов на эксперимент. В одном районе продавали традиционное пойло, во второй завезли «Золотое Руно».

Испытания завершить не успели. Повсеместную Горбачёвскую перестройку подтвердило правительственное противоалкогольное постановление, сведя на нет предыдущий успех. В народе долго ещё теплилась притча про «Золотое Руно», включая легенды о размерах бутылочного арсенала в стратегических запасниках Магадана. Слухи о целебной водке достигли Иркутска, куда смотрящим заступил рачительный авторитет Лютый. Он-то и снарядил вертолётный десант в Магадан, откуда легендарный напиток перекочевал в винные погреба Иркутского общака.

– Беспредела бойцам никто не чинит? Говори, если было, – продолжал любопытствовать Лютый.

– Пока вы за нами в присмотре, неслухняные на прииски носа не кажут. Попрятались кроты по норам.

– Крысы грёбаные, – согласился инвалид.

До появления авторитетного вора в Иркутских пределах баловники беспредельничали. И без того вольным старателям приходилось туго. Параллельно бедствовал и воровской общак. Государство насквозь контролировало добычу и сбыт золота. Добывать мужикам как будто ничто не мешало. Но лимит с добычи, выраженный несносно скупой приёмной ценой, заставлял в пику закону припрятывать золотишко. Рисковые курьеры брались доставлять контрабандный товар в центр, где металл расходился партиями и дробно, уже по увесистой цене. Хватало рискачам и чтобы выпить, и на кормёжку, и на роскошь.

Добытчикам приходилось солоно. Носить на груди мешочек с утаённым привеском – до синюшных борозд на шее от немилосердной тесьмы. Старатели друг о друге про это знали и тихо радовались, когда груз тяжелел. Суровый народ. В любую минуту готовый перегрызть горло любому, кто покусится на тайничок. Доброхотов надуть тоже хватало. И около и вокруг промышляли скупщики, норовя донельзя опустить цену. Приходилось соглашаться с зубовным скрежетом, обстоятельства всякие случались.