Обожание - [49]

. Знаете, что это такое, ваша честь? Оранская улыбка идет от одного уха до другого, но под подбородком, под челюстью, и кровища хлещет ручьем. В Филиппвиле пятеро моих однополчан подыхали с такой вот, с позволения сказать, улыбочкой на лице, так что я не позволю какой-то там арабке указывать мне, что говорить, а о чем молчать!

На чем я остановился? Ах да! Я говорил, что у меня была налаженная жизнь. После возвращения из Алжира городские власти наняли меня регулировщиком движения, я трижды был женат, у меня родились четверо детей, потом двое внуков, родители мои умерли, я отпраздновал пятидесятилетие… И вот однажды — не из тучи гром — раздался телефонный звонок.

Я снял трубку: «Слушаю вас…»

И услышал женский голос — совершенно незнакомый:

— Извините, мсье, вас зовут Ив Брюне?

— Ну да, — ответил я.

Она продолжила:

— Простите, мсье, вы случайно, не в тысяча девятьсот тридцать девятом году родились?

Тут мне следовало насторожиться, но она застала меня врасплох, и я признался:

— Да.

Тогда она сказала:

— Сядь, если стоишь.

Я разозлился и рявкнул:

— Да кто это говорит?

И услышал в ответ:

— Я — твоя сестра.

В пятьдесят лет, ваша честь, мне не требовалась никакая сестра. Возможно, Эльке и нуждалась в брате, ее артист испарился, вот она и принялась, как больная, разыскивать через Минитель всех Ивов Брюне Франции и Наварры, и нашла троих, и я оказался третьим, ее последней надеждой, она задавала те же вопросы первым двум кандидатам, но им повезло, они родились не в 39-м. Ну да, конечно, у нее была ксерокопия акта усыновления, и она могла доказать, что я — ее братишка, но не стоило раздувать из этого целую историю.

Меня это совершенно выбило из колеи, ваша честь. Нелегко, знаете ли, услышать в пятьдесят лет от незнакомки, якобы нашедшей вас через Минитель, что вся ваша жизнь была чудовищной ложью, что вы вовсе не уроженец Ниццы, а парижанин, и что ваши родители — вовсе не ваши родители (а они уже умерли и даже не могут оправдаться), и что ваша мать была шляпницей — шляпницей, черт бы все это побрал! — а отец — банкиром, и что, в довершение всех прелестей, вы — незаконнорожденный.

Я ничего не хотел знать, понимаете? Меня все это не интересовало! Мои родители — это те люди, которые меня воспитали, Брюне, добропорядочные супруги, набожные католики. А тут — бред какой-то, адюльтер, канкан, кафешантан. Все, что рассказала мне при встрече Эльке о наших родителях, фотографии, которые она мне показывала: Смотри, это ты! Мы называли тебя Ивом, будь ты маленькой девочкой, стал бы Иветтой — в честь мамы. Боже, как она тебя баловала! Ставила на стол в кухне, и ты танцевал, не помнишь? — и любовные письма мсье Денена были мне глубоко отвратительны.

Кстати, я и встречаться-то не хотел, не видел в этом никакого смысла. Но Эльке… она просто чудовище, когда эта женщина чего-то хочет, она напоминает пса, намертво вцепившегося зубами в брючину. Она так настаивала, что я, как полный придурок, в конце концов сдался. Приехал с третьей супругой, детьми и внуками — мы прежде никогда не были в этой дыре и не собираемся туда возвращаться. Эльке встретила нас со своими мрачными детишками, потом подтянулся старший братец Максим с чадами и домочадцами, и похожий на бегемота репортер Табран начал крутиться вокруг нас — интервью, фотографирование со вспышкой и прочая дребедень. (Он потом продал все это в газету: сладкие слюни, сопли-вопли, волнующее воссоединение семьи после полувековой разлуки, ах-ах-ах, ох-ох-ох… и все — благодаря Минителю.)

Нечего было долбаной сети лезть в наши дела. Честно говоря, я бы предпочел ничего не знать об этой деревенщине…

Вот так, ваша честь. Я сказал, что хотел, а теперь ухожу.

ДЕНЬ СЕДЬМОЙ

САНДРИНА

Прошу прощения, ваша честь, но мы совершенно не соблюдаем хронологию; Ив говорит о встрече семьи, которая произошла в 1989-м, а мигрень Космо относится к 1976-му. Предлагаю вернуться к хронологическому порядку и неукоснительно его придерживаться.

ЭЛЬКЕ

Попробуем, дорогая Сандрина.

Шло время. А что еще ему делать? Время только и может, что идти, а человеку остается жить в нем, переживая то комичные, то трагичные ситуации, — это уж кому как повезет.

Мсье Пико, хозяина «Фонтана», обуяло неожиданное желание осовременить заведение, и он переименовал его в «Зодиак». В разговоре по телефону я рассказала об этом Космо, чем ужасно его насмешила, но, помолчав несколько мгновений, он вдруг сказал: «Знаешь, а это красиво. Просто грандиозно. Часто, шатаясь по Монпарнасу, я смотрю на парижан, которые пьют, смеются и болтают на террасах кафе, и думаю, что каждый из них пытается поймать удачу за хвост и мысленно выстраивает историю своей жизни, особый ход вещей, дней, мест и людей, благодаря вторым узнает самого себя, просыпаясь по утрам, да, все эти тысячи человеческих особей включат в истории своих жизней вечер, проведенный на террасе такого-то кафе, и вот вдруг бистро в моей родной деревне, которое сто лет называлось „Фонтан“, переименовано в „Зодиак“, это очень тонко и точно, передай мсье Пико, что он попал в яблочко, этим названием он оставит след в памяти тех, кто сегодня молод, они будут говорить: да, помню, я здорово надрался в „Зодиаке“, я охмурял хорошенькую официантку в „Зодиаке“, я слушал чумового скрипача в „Зодиаке“… и их воспоминания будут чуточку иными, чем если бы все это происходило в „Фонтане“…»