Обостренное восприятие - [6]

– Будет, – заулыбался Кемень. – Блок любви пока в него не вложен, но место оставлено.

– Ну ладно. – Я смягчился. Откровенно, мне он и так хорош. Перетопчусь без любви.

В ближайшие три месяца нам – Грише, мне и Родиону – предстояло создать пусть и маленький, но слаженный космический коллектив. Предстояли длительные тренировки, работа с программой, освоение новой аппаратуры, контрольные записи наших данных в нормальном нашем состоянии и прочие заботы, и несть им числа. Потому для экономии времени нам с Родионом определили жить в ближайшем поселке, одном из многочисленных жилых комплексов на территории ИКИ. Выделен нам был двухкомнатный коттедж, вроде избушки на курьих ножках без особых удобств. Но мне было все равно, в нем мы только спали, да на крошечной лужайке возле дома Родион по утрам развлекал щенка, который упрямо и постоянно осаждал нас. Я понимал, что малыш хочет поселиться в доме и тем самым обресть нас. И я препятствовал его намерениям ввиду предстоящей разлуки. Впрочем, днем и на ночь щенок куда-то исчезал по своим делам, и я не ощущал его присутствия, если в неурочное время приходил домой.

С Бобом мы больше не виделись, с ним занимались робототехники. Но впечатление от первой встречи во мне осталось. Позже я определил его как чувство, возникающее, когда рассматриваешь шарж на самого себя. Дружеский шарж.

Примерно за неделю до старта мы с Родионом вернулись в свое бунгало на побережье – отдохнуть и прийти в себя. Гриша Кемень и Малыш, так я называл этого бесхозного щенка, остались в ИКИ.

Потом мы прибыли на знакомый уже кольцевой спутник – базу космических кораблей, и нас с Родионом взяли в оборот медики. Не знаю, сколько их там было, толпа. От белых халатов было даже холодно, а Родион, непривычный к столь пристальному вниманию, сник. С обритой головой, только ресницы да белые усы торчали, он был до неприличия смешон, о чем, конечно, догадывался. Иногда он подходил к зеркалу, вздыхал, и тогда я четко улавливал: «Это я ради тебя на такое пошел!» Полагаю, я тоже не лучше выглядел, хотя человек с бритой головой – более привычное зрелище.

Гриша Кемень и Боб прилетели раньше нас и успели освоить корабль, знакомый мне до мелочей серийный транспортник на плазменной тяге. По программе в экипаже обязанности бортинженера и штурмана были возложены на Боба, он к этому был готов, он для этого был предназначен, он в этом деле должен был проявить себя. Гриша Кемень как представитель института-разработчика отвечал за робота и за аппаратуру контроля нашего с Родионом состояния. Этой аппаратурой были заняты все свободные помещения корабля, и на меня, непосвященного, это хаотическое нагромождение приборов производило сильное впечатление. Что там будет с ними делать Кемень, меня слабо интересовало, а у меня, капитана, по программе задание было тривиальным – штатное обслуживание автоматической станции типа Гелиос на Меркурии.

И еще мне пришлось настраивать себя на восприятие собственных ощущений и эмоций, усиливать в себе свойства рефлексирующего интеллигента, в свое время тупо и глупо обруганные сторонниками решительных действий без опасений и сомнений. Помню это словечко – «закомплексованный», то есть прислушивающийся к чужому мнению, сомневающийся в своих действиях, способный копаться в своей душе. Так вот, я всегда был рефлексирующим, был закомплексованным и ненавидел несомневающихся, прямолинейных и самоуверенных. Откуда, вообще, это берется, когда тысячи принимают как истину очевидную глупость, лишь бы она была звонко сказана. Ну, например,

– жалость унижает человека! Миф очевидный и один из самых вредоносных. Сколько молодых и глупых сломали жизнь себе и другим, следуя этому мифу, подавляя в себе естественное для нормального человека чувство жалости к другому. Где уж тут кошку пожалеть, если любимого не жалко. На мой взгляд, человека унижает проявленная к нему жестокость, ибо ставит перед ним неразрешимый вопрос: принять ее как должное? – но это невозможно, ответить тем же – немыслимо. Что сталось бы с человечеством, когда б люди перестали сомневаться?!

Здесь, в этом полете, я старался по возможности умножить эти свои человеческие качества, ибо способность к самоанализу присуща только человеку. Даже Родион, мой доверчивый, эмоциональный и весьма интеллигентный пес не знает сомнений, счастливец! Цельный, прямой! Его всегда приятно чувствовать, особенно когда он рядом. Собака, та должна быть лишена сомнений, иначе черт-те что она о нас, людях, может подумать. Если же Родион вдали, в другом, скажем, отсеке в гостях у Кеменя, то ощущается собачье беспокойство, которое можно обозначить словами: как там Антон без меня, не случилось чего? Металлические переборки, вообще говоря, экранируют ментополе, и для передачи и восприятия приходится делать усилие…

Днями Боб был занят своими штурманскими делами и справлялся с ними неплохо. А вечером готовил нам ужин, накрывал на стол и вообще обслуживал нас. Не по своей инициативе, по просьбе Кеменя. Но обслуживал квалифицированно, даже тарелки подогревал, даже в бокалы с соком лед не забывал положить. Вид он при этом имел озабоченный и молчал. Только раз, услышав в углу хруст говяжьего мосла, сказал: